Я уронила руку, державшую письмо. В нем сказано так много — и так мало! Каждую фразу можно истолковать по-разному.
«Для солдата важно знать, что рядом есть союзник. Это знание драгоценно».
Драгоценно для солдата? Или в более широком смысле?
А вот еще: «Надеюсь, ты найдешь эти покои достойными того, чтобы там задержаться».
Как это понимать? Задержаться после того, как закончатся торжества? Но зачем? На какое время? А как умно и ловко написал он про нашего сына: выразил желание увидеть его и почтил, назвав «царственным», но уклонился от упоминания имени, указывающего на его происхождение.
Нет! Я не поеду! Он не может приказать мне, как какому-нибудь завоеванному царьку.
«А кто ты есть, если не завоеванный царек? — возразил мне на это внутренний голос. — Ты получила трон из рук Рима и сохраняешь его до тех пор, пока тебе позволяет Рим. Чем ты отличаешься от Бокуса Мавританского или, скажем, Ариобарзана Каппадокийского? Владыки гордой державы Птолемеев превратились в римских подручных. Остается радоваться, что Египет пока не стал провинцией Новая Африка».
За его словами крылась угроза, даже не прикрытая — мое присутствие должно доказать, что пребывание Птолемеев на троне выгодно Риму, а в противном случае от меня избавятся. Во всяком случае, так это можно понять.
Да, он обещал пригласить меня в Рим, и я ждала его приглашения. Но не думала, что приглашение будет таким.
Потом первая волна гнева схлынула, и ко мне вернулась способность рассуждать здраво. Ясно, что отправиться в Рим придется. И не так уж важно, что он имел в виду, когда писал это письмо. Важно, что произойдет после моего приезда туда.
Мне придется выучить латынь — если я не буду понимать, что говорят окружающие, то окажусь в дурацком, беспомощном положении. В свое время я не стала учить этот язык, поскольку все образованные римляне говорили по-гречески. Но то за границей, а у себя дома они говорят на родном языке.
Я попросила Мардиана найти мне хорошего учителя латыни и сообщила ему, что через месяц отплыву в Рим и управлять государством временно придется ему — разумеется, с помощью Эпафродита.
— Это ничем не отличается от поездки в Нубию, — заверила я, увидев, что мое заявление ему не по нраву, — которая тебя так не беспокоила.
— Очень даже отличается, — возразил он, наморщив широкий лоб. — В Риме ты можешь задержаться на неопределенное время!
— Это смешно. Что мне там делать? Триумфы продлятся несколько недель, и все.
— А если Цезарь захочет, чтобы ты там осталась? Если он разведется с Кальпурнией?
— Ну, разведется, и что? Не в первый раз.
— Да, он уже разводился и женился снова. А ты… Существует ли вероятность того, что ты?..
— Даже если я выйду за него замуж, я не останусь в Риме в качестве хозяйки его дома.
— Но римский обычай предписывает женщине роль жены и матери.
— Времена меняются, и сейчас в Риме этот обычай блюдется не так уж свято. Есть, например, дама по имени Фульвия, супруга политика — ее и дома не застать, так увлечена она общественными делами. Сервилия, мать Брута, имеет влияние в сенате. Впрочем, это к делу не относится. Они римлянки, у них свои заботы. А моя забота — мое царство, и оно находится здесь.
— Боюсь, что римские заботы быстро станут твоими. Ты увязнешь в них, как во рву со смолой.
— Моя первая и единственная забота — Египет.
— А Цезарь это знает?
— Должен! Он провел со мной достаточно времени, чтобы понять.
— Так было здесь. А там ты можешь показаться ему лишь украшением для дома.
— Вот уж нет: служить украшением чьего бы то ни было дома, словно статуя в нише, я не желаю.
— Чего же тогда ты хочешь?
— Я хочу быть равной ему правительницей. Или никем.
Времени на подготовку у меня почти не было: отбыть следовало не позднее чем через месяц. Тридцать дней на погружение в латынь, подбор свиты, попытки предугадать, какие проблемы возникнут в Египте во время моего отсутствия, дать соответствующие указания и, наконец, собрать все необходимое в поход. Ибо для меня это был именно поход — поход на Рим с целью обеспечить безопасность для себя и для моей страны.
Еще, конечно, мне было любопытно увидеть, как живут у себя дома римляне, имеющие столь ужасную репутацию.
Я взялась за дело со всей энергией и старанием. Уроки латыни начались на следующий же день. Поначалу этот язык поверг меня в ужас: латинские слова существенно изменяются в зависимости от падежа или времени, а порядок слов в предложении жестко не определен. Например, фразы «amicum puer videt» и «puer amicum videt»[2] означают одно и то же. Получается, что слова можно бросать, словно игральные кости, и куда бы они ни упали, образовавшиеся предложения выражают одну и ту же мысль. Но как бы не так! Чтобы составлять осмысленные фразы, приходится заучивать наизусть огромное количество окончаний.
При этом наставник убеждал меня, что в латыни исключены двойные значения, и каждое слово означает лишь одно. Возможно, так и есть, но вот чтобы выяснить это единственное значение, порой необходимо совершить подвиг, достойный Геракла. Но меня это не останавливало, и дважды в день я садилась за прописи, усердно продираясь сквозь заросли склонений и спряжений: sum-esse-fui-futurus и duco-ducere-duxi-ductum.[3]
По сравнению с этим титаническим трудом задача подбора свиты казалась легкой. Я не знала, как долго продлится мое отсутствие, поэтому решила не отрывать Олимпия от пациентов и пригласить одного из его помощников. Государственные дела оставались на попечении Мардиана, казна — на попечении Эпафродита. Вместо Ирас, сопровождавшей меня в Нубию, я взяла с собой Хармиону — без нее я не справилась бы с моим гардеробом. Мне постоянно придется быть на виду (даже в своих покоях, где за мной, скорее всего, будут следить соглядатаи Цезаря), а в такой ситуации правильно выбранная одежда имеет огромное значение. Необходимо поддержать достоинство Египта и дать понять Цезарю, что со мной необходимо считаться, даже когда я далеко от своей столицы. И уж конечно, мне не хотелось, чтобы из-за моих дурных нарядов Цезаря стали бы упрекать в том, что он связался с женщиной, лишенной вкуса. Наконец, свою роль играло и обычное тщеславие: мне хотелось, чтобы Рим увидел меня и ахнул от восхищения. Восхищаясь мной, римляне будут восхищаться Египтом и забудут о том, что мой отец некогда жил здесь в качестве беглеца и просителя. Я намеревалась ослепить их сиянием золота и красоты.
Хармиона с ее изысканным вкусом и чувством элегантности подобрала мне множество нарядов на все случаи жизни. От вызывающе роскошных платьев в персидском стиле с золотым шитьем и отделкой драгоценными камнями до струящихся одежд эллинского покроя, сдержанно-элегантных в их обманчивой простоте.
