- Можно ли, - сказал он, - можно ли посмотреть хотя бы одно письмо с Большой земли, от... вашей жены или от ваших детей?
- Да, пожалуйста, - спокойно сказал Костюк, доставая из стола письма и протягивая Славке и даже не краснея при этом, да и эта, на лежанке, не повела ни одним ухом, не шевельнула ни одним своим завитком, не задрожала, не зарыдала, не взорвалась - так далеко, немыслимо далеко, за невидимым фронтом огромной войны, где-то на голодном военном Урале, были жена и дети этого героического брюнета. Дрожал один только Славка, он рыдал и кричал, бил кулаком по столу, стрелял из своего любимого автомата, из ППШ, по шелковой парашютной драпировке, по-над головами Костюка и шамаханской ППЖ, но они ничего этого не слыхали, не замечали. Этот продолжал рассказывать, потом молча смотрел на Славку, который стал читать письма от жены и детей, а эта продолжала полулежать на лежанке в позе бессмысленного и неестественного безделья.
"Дорогой наш, любимый папочка, - читал Славка, и чертовы слезы подступили к горлу, надо было побороть их, и он поборол, не поддался. Если бы ты знал, папочка, что было с нами, когда получили от тебя письмо, что ты живой и бьешь фашистов в тылу врага. И на заводе, где я работаю токарем, и дома, и куда ни иду, где ни нахожусь, и даже во сне я счастлива, что ты живой, и девочки наши, если бы ты поглядел сейчас на нашу младшенькую, на Танечку, какая она умная и серьезная стала..." Нет, не будет он читать, потому что не может все время бороться с собой, да и писать никакой очерк он не будет. Закруглил разговор, прихватил на дорогу три папиросы - надо было взять даже всю, пачку, но он не взял, - оделся, скомканно попрощался и ушел.
- Не буду я писать про него, - сказал Славка.
- А вы строгих правил, Вячеслав Иванович.
- Не называйте меня по отчеству, я никак не могу, Александр Тимофеевич, привыкнуть. Мне даже кажется, что это не ко мне вы обращаетесь.
- Хорошо, Слава, - без всякой обиды согласился Александр Тимофеевич.
- А вообще, - сказал Славка, - разве могут быть какие-то правила, строгие или нестрогие, для честного человека? Эта ППЖ его, видели бы, как она лежала... Нюра, ты бы могла быть там? У него жена на Урале, три девочки, письма нельзя без слез читать... ты бы могла быть у него этой ППЖ?
Нюра молчала, опустив голову. Она любила Славку. В эту минуту поняла она, как никогда, и ей трудно было сдерживать в себе и скрывать это, и она была счастлива сейчас, как никогда в жизни. Она порывалась как-то ответить на Славкин нехороший вопрос, обидеться или просто ответить, что, конечно, никогда бы в жизни не стала ППЖ, но зачем отвечать, когда всем и так понятно, и зачем он задает такие вопросы ей. Она порывалась, но ничего не говорила, только краснела и горела от счастья.
- Ну, вот, - продолжал Славка. - А что ей мешает? Правила? Нет, никакие не правила. Совесть... Да и просто ничего не мешает, просто человек не может быть негодяем.
- Во дает, - сказал, не выдержав, печатник Иван Алексеевич. - Что ж теперь, по-твоему, и по бабам нельзя ходить? Так? Да? - И глаза Ивана Алексеевича совсем сделались круглыми, как у голубя.
- По бабам можно, - примирительно сказал Славка и вышел из-за стола, смутился от своих разглагольствований, стал закуривать, а Иван Алексеевич не понял, пошутил Славка или сказал серьезно.
9
Когда приехал редактор, разговор на тему ППЖ опять продолжился. Но сначала Николай Петрович занялся делом, а если он занимался делом, то был всегда строг и неразговорчив. Как раз были сверстаны обе полосы, Славка читал оттиск первой полосы, Александр Тимофеевич - второй. Редактор никогда не требовал себе отдельного оттиска, он читал, стоя за спиной у Славки или у Александра Тимофеевича, как бы подключался к чтению, разглядывал полосу всю целиком и всегда что-нибудь находил, причем находил сразу, мгновенно. Что пишете? - говорил он за спиной и тыкал пальцем в какое-нибудь место. А это что? - опять его палец тянулся из-за плеча к другому месту. Он видел всю полосу сразу, все заметки, все шапки и все заголовки, все слова и все буквы сразу, одновременно. И его палец опускался из-за плеча то в правый угол полосы, то в середину, то сверху где-нибудь, то в левую колонку, где стояли передовицы, или приказы Верховного Главнокомандующего, или важные сообщения Совинформбюро, палец опускался в то место, где была ошибка, опечатка или какая-нибудь несуразность.
Вот и сейчас, еще когда раздевался Николай Петрович, еще когда подходил из-за спины, Славкина спина уже начинала съеживаться, и он не мог переползти со строчки на другую строчку; неужели, думал, опять найдет, неужели и на этот раз Славка пропустил ошибку, читал ведь по буквам, шевеля губами, как первоклассник. И только съежилась Славкина спина, только он успел все это подумать, как перед его глазами возник палец редактора, уперся в шапку, набранную крупным заголовочным шрифтом. Прочитал Славка с помощью редакторского пальца эту шапку и обмер, перестал дышать:
"Наш подарок товарищу Сталину - пуля в лоб фашистскому бандиту!"
- Вы что, опупели тут? - спросил Николай Петрович за спиной. Мгновенный испуг прошел по всем, кто был в землянке, даже Нюрки затихли у своих касс. Первым пришел в себя печатник, Иван Алексеевич. Собственно, Иван Алексеевич не испытывал никакого испуга, он недоуменно смотрел на Николая Петровича, долго смотрел, а заметив испуг в глазах самого Николая Петровича, подошел к нему.
- Ну, чего тут? - спросил небрежно. И, ведомый пальцем редактора, прочитал вслух. - Ну, не нравится, переберем. Говори, какую шапку, - счас переберем.
- Не нравится, нашел что сказать, - проговорил Николай Петрович. - Ты что, не знаешь, чем это пахнет?
- Знаю, - сказал Иван Алексеевич и отошел к машине.
Тогда Николай Петрович повернулся к Бутову, к Александру Тимофеевичу:
- Кто придумал?
- Естественно, а кто же еще, конечно, я. - Бутов сделал удивленное лицо, собрал мягкие губы в один узелок и как бы задумался. Потом подошел к Николаю Петровичу, через Славкино плечо несколько раз прочитал про себя свою шапку и опять пожал плечами. - Тут ведь все, Николай Петрович, зависит от интонации.
- На Большой земле вас бы за эту интонацию... Ладно, набери, Нюра, славянским заголовочным, в две строки: "Пуля в лоб фашистскому бандиту тире и с новой строки - вот наш подарок товарищу Сталину!"
Всю подборку, которая стояла под шапкой, Николай Петрович похвалил. Тут были заметки: "Уничтожен фашистский гарнизон", "Бьет врага без промаха", "Разгром вражеского штаба", "Смелый налет", "Боевые дела партизан-комсомольцев" и последняя маленькая заметочка - "Врагу не дают покоя". Хорошая подборка. Передовица была на тему: "Знайте правду, советские граждане!" В ней говорилось о наших победах на фронте и в тылу врага, в партизанском крае, затем о бесчинствах немцев на оккупированной земле, об угоне советских людей в рабство, в Германию, как насильно, так и обманным путем, с помощью всяких посулов и обещаний предоставить рабам хорошую жизнь. Заканчивалась статья призывом: "Дорогие братья и сестры! Не верьте ни одному слову гитлеровских листовок, газет, радио. Не поддавайтесь обману... На каждом шагу разоблачайте шайку убийц... Уничтожайте их всюду и везде!"
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
