— Меня будет допрашивать курьер из Германии, — сказал Лангер. — Его не удовлетворят обтекаемые ответы.
— Что вы предлагаете?
— Я предлагаю устроить вам встречу с ним. Придумайте легенду вы, вам это легче сделать, как-никак Гуарази из-за океана…
— Этот связник говорит по-английски?
— Говорит. Не очень хорошо, но — говорит.
— Хорошо, я обдумаю ваше предложение…
— А что касается возвращения… Лучше бы вы сняли мне где-нибудь отель… В тихом местечке на берегу океана… Я бы позвонил оттуда моим людям завтра и попросил приехать ко мне через два дня: надо же привести себя в порядок, не думаю, что мое лицо слишком уж благополучно.
— Разумно. Сейчас я поработаю с Ригельтом, а потом отвезем вас на побережье.
— И, наконец, последнее: вы полагаете, что я буду работать на вас без вознаграждения?
— Вас уже вознаградили, — откликнулась Криста. — Жизнью. Очень, кстати, ценное вознаграждение, вы же так любите свою жизнь, Лангер.
— Смотрите, — Лангер снова пожал плечами. — Я понимаю свое положение, я растоптан, пути назад нет, я обязан вам служить, но я могу это делать пассивно, без всякого интереса, а могу проявлять инициативу. Если вы берете меня на оплату — я готов вносить вам предложения, а не дожидаться ваших вопросов.
«Что ж, — подумал Роумэн, — сам Макайр разослал в резидентуры депеши; он считал возможным привлекать бывших наци к сотрудничеству; есть основание, чтобы вызвать Лангера в Мадрид и там зачислить его в агентуру, с меня взятки гладки».
— Если мы станем вам платить, значит ли это, что Ригельт, да и вообще вся ваша пятерка автоматически — без дополнительной оплаты — переходят в мое подчинение?
— Да. Только если вы решите… Впрочем, теперь можно говорить «если мы решим». Так вот, если мы решим их послать куда-то, оплату билетов и отелей вы берете на себя. Я не имею права брать деньги со своих счетов, я же объяснял вам.
— Хорошо, Лангер, — повторил Роумэн. — Идите и думайте над легендой своего исчезновения. Вот вам ключ от чулана, где страдает Ригельт, приведите его сюда, это третья дверь налево.
Лангер взял ключ и, поддерживая брюки локтями, пошел из подвала. Криста двинулась следом.
— Не надо, — остановил ее Роумэн. — Теперь мистер Лангер больше нас с тобой заинтересован в том, чтобы Ригельт предстал передо мной.
Через три минуты Лангер действительно привел Ригельта.
— Пока вы с ним будете говорить, могу я взять свой макинтош? — спросил он. — В том чуланчике можно поспать, я валюсь с ног от усталости, — и он усмешливо посмотрел на Спарка, лежавшего на диване.
Штирлиц (Санта-Фе, декабрь сорок шестого)
В Корриентес, когда иностранных пассажиров самолета аргентинской авиакомпании пригласили в зал ожидания, Штирлиц сразу же отправился в буфет и сел за тот столик, где устроился коротко стриженный парень с лицом профессионального спортсмена — именно тот, что прилетел одним рейсом с Роумэном и пас его два дня, пока они не оторвались от слежки в Асунсьоне, — Джэк Эр.
— Сандвич, пожалуйста, — попросил Штирлиц подошедшего официанта. — Тут очень вкусные сандвичи, — пояснил он парню, простодушно улыбаясь. — Советую попробовать.
— Я не понимаю по-испански, — ответил тот, несколько растерянно. — Я не говорю на вашем языке.
— Американец? — Штирлиц перешел на английский. — Из Штатов?
— Из Канады, — неумело солгал Джек Эр. — Из Оттавы.
— О, я прекрасно знаю этот город, как приятно! — заметил Штирлиц, сразу же поняв, что парень лжет. — Где вы там живете?
— Я? На этой… На Спринг роад, такой большой дом, знаете?
«Суки, — подумал он о своих преподавателях, — что ж они не объяснили, как себя надо вести, если объект заговаривает с тобою? „Тебя не должно интересовать, кто он, откуда, о чем думает; ты обязан знать, куда он пошел, с кем контактировал, по какому телефону звонил, от кого получал деньги или же, наоборот, кому их передавал, все остальное — наше дело; когда ты натаскаешься и пересядешь в мое кресло, тогда станешь принимать решения; а пока что — забудь о себе, ты — всего лишь глаза и уши нашей борьбы против нацизма“».
— Ну, как же! Такой красный, угловой, там еще внизу аптека? — Штирлиц играл снисходительно, ему это было просто, жизнь прошла в такого рода игре, будь трижды неладно это постоянное лицедейство, приучающее к тому, чтобы настраиваться на каждого человека, который приближается к тебе ближе, чем ты считаешь это возможным. Самое страшное, если в тебе рождаются стереотипы: можно проглядеть врага и пройти мимо друга — последнее, кстати, страшнее.
— Да, вообще-то, да, — растерянно ответил Джэк Эр, который ни разу в Оттаве не был. — Сейчас я вернусь. В туалет схожу, ладно?
— Я подержу ваше место, — пообещал Штирлиц, — здесь очень непоседливые люди, стоит отойти, как сразу же занимают стул…
Парень пошел в туалет. «Наверняка его проинструктировали, что он должен пробыть там не меньше трех минут, — подумал Штирлиц, — пока-то расстегнул ширинку, постоял над писсуаром, пока помыл руки, все ведь должно быть замотивировано, все по правде. Я успею выскочить на площадь и сесть в машину, — только я поеду за город. Он тоже схватит машину — если она есть, — но обязательно поедет в город. Он заинструктирован, он будет поступать по правилам. Выигрывает тот, кто живет своей головой; за следование инструкции можно получить отличные оценки в их секретных школах, но ты никогда не уследишь за мной, курносый парень с добрыми, испуганными глазами. Плохо, конечно, если меня пасут два человека, тогда я проиграл, но ведь попытка — не пытка; давай, Исаев, двигай!»
Он положил на столик доллар, быстро поднялся и, вбирающе разглядывая людей в зале ожидания, — тот, кто слишком резко отведет глаза, скорее всего и есть тот искомый второй — бросился к выходу.
Такси — огромный «Плимут» без переднего левого крыла — стояло возле дверей. Шофера за рулем не было. Штирлиц распахнул переднюю дверь (вообще-то здешние шоферы не любят, когда пассажир едет рядом: здесь врожденно почтительны к тому пассажиру, который сидит сзади), потянулся к рулю, нажал на сигнал и даже испугался того лающего рева, который вырвался из-под капота.
— В чем дело? — Штирлиц услыхал у себя за спиной сердитый голос: — Что случилось?
Он обернулся: шофер медленно поднимался с заднего сиденья — спал, видимо, — лицо помятое, потное, волосы слиплись, цветом — воронье крыло, такие же смоляно-черные, но с каким-то глубинным серебристым отливом.
— Кабальеро, мне надо срочно отъехать отсюда, — сказал Штирлиц. — Я не хочу, чтобы меня увидели в этой машине. Держите деньги, — он протянул ему тридцать песо, — и поторопитесь, в дороге я объясню вам причину.
Как и всякий испаноговорящий человек, шофер обожал интригу и тайну; от сонливости его не осталось и следа, он мигом очутился на своем месте, включил зажигание и резко тронул свой грохочущий, как консервная банка, «Плимут», нажав до отказа на акселератор.
Штирлиц посмотрел на часы: прошло две минуты. «Писай, милый, — подумал он о сыщике, — не торопись, тебе надо как следует облегчиться, когда-то еще придется, предстоит хлопотный день, бедолага». Он оглянулся: у дверей маленького аэропорта пока еще никого не было. «Парнишка выскочит через пару минут, — понял он, — только бы не подъехало какое такси; если не будет второй машины, можно свободно ехать в город, останавливаться возле автобусного вокзала и садиться на первый попавшийся рейс, который идет на юг, куда угодно, только на юг. В Кордову я должен приехать один, если только Райфель сказал Роумэну правду и там именно обосновался особый нацистский центр».
— Сеньора преследуют? — спросил шофер.
— Да.
— Полиция?
— Ну, что вы… Неужели я похож на преступника?
— Соперник?
— Ближе к истине.
— Сеньор прибыл из Испании?
— Да.
— Я бывал в Испании.
— Как интересно… Где же?
— В Барселоне. До того, как я смог купить машину и лицензию, я плавал на сухогрузах. Хотите остановиться в нашем городе?
— Да. Лучше, чтобы моя подруга приехала сюда… Сколько времени сюда идет автобус из Буэнос-Айреса?
— Депенде[41]… Часов тридцать, кажется… Точно не знаю… Поселитесь в отеле? Или отвезти в пансионат?
— В центр. Там я определюсь.
— Хорошо, — шофер посмотрел в зеркальце; на шоссе всего лишь три крестьянские повозки, два велосипедиста и никого больше.
— Пусто? — спросил Штирлиц.
— Мы оторвались, — ответил шофер, но, тем не менее, еще круче поднажал на акселератор; машина загрохотала совершенно угрожающе.
— Не развалимся? — поинтересовался Штирлиц.
Шофер пожал плечами:
— Может отвалиться правое крыло, но это не опасно.
