Я не ошибся. Гвардейцы Трофимова устояли. Уже перед вечером я приказал танкистам 90-й танковой бригады и нашей десантной роте автоматчиков прорваться в расположение полка Трофимова и помочь ему выйти из леса на рубеж речки Бабки.
Этого удара фашисты, конечно, не ожидали. В сумерки полк Трофимова, ведя напряженный бой с мотопехотой противника, вышел из окружения и занял оборону по реке Бабке.
…В этих своих записях я стараюсь поменьше останавливаться на своих личных переживаниях. Конечно, я мог бы описать, как в течение всего дня вокруг моего наблюдательного пункта, вокруг штаба (да и только ли вокруг!) рвались вражеские снаряды и мины, как поднимались мы — я и штабные работники, — засыпанные землей, после разрывов бомб и снова руководили боем, как вражеские танки, выкатясь перед нами на высотку, вели по нас пулеметный и пушечный огонь…
Все это, быть может, интересно, однако менее значительно, чем те события, которые происходили на фронте дивизии. Поэтому основное внимание я уделяю действиям наших полков, батальонов, рот, отважным советским воинам.
К вечеру все атаки фашистов были отбиты. На участке фронта, который занимала дивизия, врагу не удалось прорваться через наши боевые порядки. Я понимаю изумление пленного офицера немецких танковых войск. Стоя передо мной в блиндаже, он лаконично отвечал на вопросы:
— О, когда мы стояли в Париже, нам о Советской Армии рассказывали совсем другое…
— Что именно?..
— Что вы готовы бежать при виде немецкого танка.
— В чем вы сами убедились?
— Русские совершенно не боятся танков. Мы «утюжили» ваших солдат, а они поднимались из окопов и расстреливали нашу пехоту, уничтожали наши танки.
— Во Франции было легче?
— О, это был курорт, а не война.
— Какое настроение ваших «парижских» танкистов?
— Вы сами понимаете. Я офицер, танкист… Я слушал лекции самого Гейнца Гудериана. После этих трехдневных боев я не могу сказать, чтобы настроение наших танкистов было приподнятым.
Впрочем, я и сам отлично знал, что в этих боях под Харьковом хваленые гитлеровские танкисты окончательно утратили свою амбицию.
К вечеру противник поуспокоился. Прекратился огонь артиллерии. Смолкли пулеметы. Только где-то далеко, в расположении наших соседей слева, глухо погромыхивала канонада.
Я шел полем боя, ведя на поводу своего верного Малышку, и на окраине Перемоги встретил комиссара Зубкова.
— Откуда, Сергей Николаевич?..
Он был чем-то взволнован:
— Был в полку Самчука…
Мы пошли рядом, оп взял меня под руку:
— Послушайте, Александр Ильич… Вы знаете, чем занимаются сейчас гвардейцы первого батальона?… Нет, вы не поверите! Сегодня этот батальон потерял половину личного состава. Он вел тяжелый бой в течение четырех часов и отбил все танковые атаки врага… Но я побывал в блиндажах, в окопах… Вы не поверите… Знаете, чем заняты сейчас, после ужина, бойцы?..
— Что ж, дело обычное: спят, пишут письма…
— Нет! Пойдемте, и вы убедитесь. Иначе еще скажете, что это я сам сочинил…
— А все же скажите.
Зубков удивленно улыбнулся:
— Они разучивают песню… Да, песню! И я записал ее слова.
— Не может быть…
Глаза его блеснули:
— Слово коммуниста!.. У них есть трофейный аккордеон, и, уверяю вас, вы вскоре услышите эту песню.
Свою боевую дорогуМы с честью сумели пройти.Их было, гвардейцев, немного,Но стоит один десяти.
Как били врагов окаянных,Как клали их тысячи в ряд,Под Киевом помнят курганы,Под Курском сады говорят.
Мы мужеством нашим гордимся,Ведет нас в решительный бойЛюбимый полковник Родимцев,Советских республик герой.
Весной возвращаются птицы,Земля полыхает в боях.Нам тоже дано, возвратитьсяС победой в родные края…
Над Харьковом клик журавлиный,И чайки летят над Днепром.Гвардейцев встречай, Украина,Тебе мы свободу несем!..[2]
— Песня, пожалуй, хорошая, — сказал я Зубкову. — Только фамилию мою следует выбросить.
Он усмехнулся:
— Тут я не правомочен. Об этом надо попросить солдат….
Но я подумал, что для меня, одного из неприметных офицеров нашей великой Советской Армии, ведущей сражения на необозримом фронте от полярной тундры до черноморских берегов, эта песня, быть может, и есть самая высокая награда…
Ночью мы получили приказ о планомерном отходе. Битва за Украину продолжалась. Нас ждали очередные жаркие сражения и великая битва у Волги.
К Харьковскому сражению внимание читателя здесь привлечено не случайно. Это сражение имело огромные последствия для развития всей летней кампании 1942 года.
В боях под Харьковом наша гвардейская дивизия встала гранитной стеной перед фашистскими танковыми соединениями.
На тех трудных рубежах войны, беззаветно сражаясь за землю родной Советской Украины, воины дивизии испытали радость первых значительных побед, а затем, после приказа закрепиться, чувство глубокого огорчения.
Мы знали поставленную задачу и ревностно выполняли ее; радовались занятым рубежам, селам, отвоеванным у врага, сожженным и разбитым танкам противника и, главное, ощутимой близости взятия большого промышленного города, ставшего нашей мечтой.
За три дня кровопролитных боев мы продвинулись в направлении Харькова на 25–30 километров, уничтожив многие сотни гитлеровцев, десятки их танков, орудий, пулеметов и другой поенной техники. Но это была лишь частица операции.
Правда, войска 6-й немецкой армии, противостоявшей нам, оказались в весьма затруднительном положении. Неспроста командующий группой фашистских армий «Юг» просил верховное командование о помощи: перебросить три-четыре дивизии из армейской группы «Клейст», чтобы ликвидировать прорыв южнее Харькова. Именно в это время, примерно к 14–15 мая, для наших войск сложились выгодные условия, чтобы ввести в бой подвижные соединения, которые завершили бы окружение противника в районе Харькова.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
