— Ты забыла еще кое-что.
— Что же? — осторожно уточнила Дженни.
— Ты мать. Если только ты не похитила этого ребенка, спящего на заднем сиденье.
Дженни воззрилась на него с ужасом и облегчением.
Испугавшись, что обидел ее, Дэниел быстро сказал:
— Если мы поедем дальше вместе — а мне бы этого очень хотелось — я обещаю уважать все твои тайны.
Дженни наклонилась к нему, взяла его левую руку в свои ладони и крепко сжала:
— Это моя дочь, — сипло сказала она, — но, Дэниел, она же воображаемая. Это моя воображаемая дочь. Как ты ее увидел?
— Не знаю, — сказал Дэниел. Казалось, он сейчас потеряет сознание. Она сжала его руку еще крепче. — Не знаю. Я увидел ее, завернутую в одеяло, как только вошел в машину, и вижу до сих пор. Я знаю, что у меня сильное воображение, но такого со мной никогда еще не было.
Он вспомнил пламя в форме спирали внутри Алмаза и добавил:
— Ну, разве что однажды.
— Ты можешь вообразить мою воображаемую дочь? Это ты хочешь сказать?
— Да. Но только потому, что ты сама мне это позволила.
Дженни выпустила его руку и потянулась к ручке двери. Она открыла дверь и взглянула на Дэниела:
— Следуйте за мной, мореход.
Он прошел за ней ярдов двадцать от машины вглубь заросшей полынью пустыни. Она велела ему остановиться. Он остановился. Она прошла еще ярдов десять и повернулась к нему. Сбросила туфли с четырехлепестковым клевером. Сняла шляпу и встряхнула волосами цвета начинающего плавиться сахара.
— Скажи, что ты видишь, — велела она. Отвернулась, расстегнула застежку-молнию на спине и, грациозно изогнувшись, стряхнула платье наземь.
— Дэниел, что ты видишь? — чуть повернув голову, она требовала ответа.
— Я вижу, — голос Дэниела сорвался, — шрам в форме молнии у основания позвоночника, и прекрасную женщину с мокрыми от дождя плечами, от желания прикоснуться к которой у меня дрожит голос.
Дженни повернулась.
Если бы не Алмаз, который теперь прибавлял по унции каждые пять минут, Дэниел мог бы взлететь. Он смотрел, как она мягко касается себя, видел лунную белизну ее бедер, видел, как по напряженным соскам струится дождь. Он видел ее тело, укрытое наготой. В ее глазах он прочел то, что было знакомо им обоим: отчаянный голод и неустрашимую надежду. Он откликнулся на ее зов всем собой: удар сердца к удару сердца, дыхание к дыханию. Ничто не омрачало его согласия, это был сплошной свет без тени сомнения — но он оставался безмолвен.
Тогда заговорила Дженни. Она кивнула на «порш» и сказала:
— Принеси Миино одеяло.
Вернувшись домой, Вольта выставил из гостиной всю мебель, кроме длинного низкого стола с кленовой столешницей и подушечки для сидения. Аквариум с золотой рыбкой он поместил в поле зрения, на другом конце стола. Он прослушал сообщения — ничего срочного не оказалось — и выключил магнитофон. Потом он взял ручку и лист бумаги и сел сочинять прошение об отставке из Звезды. Крошечная рыбка бешено заметалась по аквариуму.
Повинуясь внезапному порыву, Вольта вскочил и побежал в спальню. Он вернулся несколько минут спустя в старом синем шелковом одеянии мага, расшитом мелкими золотыми звездами, с луной в разных фазах на рукавах и спине. Он сел на подушечку, скрестив ноги, и взял в руки аквариум. Рыбка все кружилась за стеклом, но уже не так неистово. Под взглядом Вольты она замедлила движение. Махнув хвостом, она подплыла к центру аквариума и остановилась там, повисла, едва заметно шевеля плавниками.
Вольта чувствовал, как Алмаз врастает в Дэниела все крепче.
Разум — свет той тени, к которой стремится.
Закончив заниматься любовью, Дэниел и Дженни легли навзничь на голубое одеяло, подставив тела ласковому теплому дождю. Никогда еще Дэниел не испытывал такой чистоты.
Спустя полчаса они не говоря ни слова начали собирать мокрую одежду. Дженни смахнула дождевые капли с соломенной шляпы. Разноцветные ниточки слиплись и потемнели от воды. Она подняла мокрое одеяло и стряхнула лишнюю воду, улыбнувшись Дэниелу так, что он не смог не ответить.
Но, взявшись за свой мешок, Дэниел перестал улыбаться. Что-то было не так. Алмаз потяжелел вдвое — или в кожаный мешочек вместился целый галлон воды. Ему захотелось тут же вынуть Алмаз и взглянуть на него, но нельзя было впутывать в это Дженни. Дэниел уже хотел было попросить ее подождать в машине, пока он сделает одно важное дело, но тут луна скрылась, и дождь перестал.
Дженни набросила на них обоих голубое одеяло. Она положила руку Дэниелу на грудь, прямо на сердце, легонько погладила его сосок и прошептала: «Давай сделаем вид, что мы — двойной дух, две души, ставшие друг другом — не одним целым, ты же понимаешь, но двумя, нашедшими, где соприкоснуться».
Дэниел обхватил ее за талию и прижал к себе:
— Сделаем вид или действительно станем? — ласково спросил он.
— Как хорошо, что ты это сказал, ты не представляешь, — прошептала Дженни. — Но ты только взгляни на нас, Дэниел: двое любовников под мокрым шелковым одеялом, которые нашептывают друг другу глупости в зарослях полыни, двое любовников, повстречавшиеся час назад — с фальшивыми документами и настоящими сердцами. Мы сумасшедшие, Дэниел, настоящие сумасшедшие, и все сильнее сходим с ума. Давай придумаем, чем займется наш двойной дух — иначе это будет несправедливо.
— Я восхищен тем, что ты говоришь, — Дэниел уткнулся носом в ее мокрые волосы.
— Так что мы придумаем?
— Чего твое сердце желает, — прошептал Дэниел.
— Нет, — произнесла она так резко, что Дэниел отшатнулся. — Мы должны придумать это вместе. В этом вся суть.
Дэниел прекрасно понял, о чем она, понял вдруг, что ни одно воображение не придумывает себя в одиночку. Может, именно это Вольта и имел в виду.
— Давай представим, что наш двойной дух на время ослеп от наслаждения и теперь наощупь ищет красный «порш», на заднем сиденьи которого спит воображаемая дочь Дженни и Дэниела. Им остается положиться на оставшиеся четыре чувства, на интуицию и воображение.
— А когда они найдут машину с дочерью, их души рассядутся по своим местам и нагими поедут по пустынной дороге — Любовники Фортуны вне закона — и будут ехать так, пока не сядет луна. Они будут говорить друг с другом, если это позволит им лучше соприкоснуться. Все остальное время они будут молчать, стараясь представить друг друга и то, что принесет им наступающее утро.
— Мы представим все, что угодно, — подтвердил Дэниел.
— Что угодно.
— Ты сама — Фортуна.
— Меня зовут Дженнифер Рейн, Сюзанна Рапп, Голди Хат, Эмили Дикинсон, Малинче, Глава де Коров, Золушка, Лао-Цзы, Мия, Дальнеплаун, Дэниел Пирс.
Дэниел рассмеялся в одеяло.
— Господа, вы собрали всю одежду? Дух может отправляться на поиски машины?
— Я возьму шляпу и туфли. Платье пусть остается там, где упало.
Их общий дух медленно поплыл в сторону дороги. Там Дженни молча сложила одеяло, а Дэниел выжал свои кожаные штаны и забросил их под переднее сиденье вместе с рогом для пороха. Сумку с Алмазом он положил в ногах. Дженни проскользнула за руль и завела машину. Оба они были обнажены, кожа блестела от дождя. Дэниел оглянулся на Мию. Она лежала с открытыми глазами, обращенными внутрь себя.
— Дженни, Мия в трансе.
Не отводя глаз от дороги, Дженни кивнула.
— Я знаю. Она ищет что-то, чего я не могу понять. Даже у воображаемых дочерей своя жизнь.
Дэниел не ответил.
Дженни повернулась к нему:
— Ты знаешь, что она делает, куда она идет?
— Нет. Даже не представляю. Но могу попробовать догнать ее, если хочешь.
Дженни секунду подумала:
— Если хочешь.
Дэниел представил, как погружается в разум Мии — и вдруг ощутил опасность. Сначала она была неясной и бесформенной, но попытавшись придать ей форму, Дэниел увидел чье-то лицо. Он сконцентрировался сильнее и разобрал черты лица. Вольта. Дэниел был ошеломлен.
— Скажи, — сказала Дженни. — Я хочу знать.
— Я увидел лицо человека по имени Вольта. Вы знакомы?
— Нет.
— Я знаком с ним очень близко. Когда я был в коме, он вошел в мое сознание. Вероятно, он пытается снова сделать это через Мию, раз уж у нас теперь общее воображение. Может, дело только во мне — я попытался защитить Мию и вспомнил, как это было со мной. Но увидев его, я почувствовал опасность, и она была реальной. Ты тоже ее чувствуешь?
— Нет, — ответила Дженни, — но я чувствую ее через тебя.
— И не напрасно.
— Я догадываюсь, что это секрет, — начала Дженни ровным голосом, — но мне хотелось бы знать, что у тебя в мешке?
— Я не могу рассказать тебе. Это подвергнет тебя ненужной опасности.
— Я ценю твою заботу, но мы и так каждую секунду в смертельной опасности — и разве не это делает жизнь интересной?
