— Просто не могла поверить, — со смехом ответил Карев, стараясь, чтобы он прозвучал естественно. После попытки поделиться с Афиной этой новостью прошло уже четыре дня, и с тех пор они барахтались в паутине быстро твердеющей горечи, не в силах сблизиться или понять друг друга… Он, конечно, понимал, что ведет себя, как ребенок, но все-таки хотел наказать Афину за то, что она обнажила его душу, отплатить ей за преступление, заключающееся в том, что она знает его лучше, чем он сам. Перед неумолимой нелогичностью их супружеского соперничества он мог сделать это только одним способом: доказать, что она неправа, даже если она и права. Он решил не говорить Афине о препарате Е.80, зная, что потом сможет оправдать свое поведение необходимостью соблюдения тайны.
— Вот и хорошо. Теперь я оставляю все в твоих руках, Вилли. Ты вернешься в свою контору и какое-то время не будешь со мной контактировать. Один из нас, Мэнни или я, свяжемся с тобой после твоего возвращения.
Карев встал.
— Я еще не поблагодарил…
— Это лишнее, Вилли, совершенно лишнее. Желаем тебе хорошего отпуска, — сказал Баренбойм. Он не перестал улыбаться даже тогда, когда его заслонила дверь кабинета.
Карев вернулся в свою контору и закрыл дверь на ключ. Сев за стол, он вынул из саквояжа черный футляр, положил его перед собой и внимательно осмотрел запоры. Их спроектировали так, чтобы крышка отскакивала под прямым углом к коробке, однако, загнув отверткой металлические заслонки, он сумел изменить их положение таким образом, что крышка открывалась под меньшим углом. Довольный сделанным, он сорвал красную ленту с пистолета, содержащего Е.80, и положил его в переднее углубление футляра.
Голубые воды озера Оркней мягко поблескивали в лучах послеполуденного солнца. Спускаясь по лестнице с вертолета, Карев глубоко вздохнул и повел взглядом по видимым вдалеке снежным склонам, маленьким, как игрушки, соснам, и светлым пастельным контурам отеля «Оркней Регал». Как с гордостью было объявлено через динамики реактивной машины, из-за холодного атмосферного фронта, воздействующего на западные штаты, руководство курорта покрыло расходы, связанные с установлением над озером линзообразного поля Бюро управления погодой. Глядя вверх, в пустую голубизну, Карев чувствовал себя так, словно оказался внутри античного стеклянного украшения с падающим снегом внутри.
— Как называются эти старинные стеклянные шары с миниатюрными хлопьями снега? — обратился он с вопросом к Афине, когда вместе с другими пассажирами входил в здание аэропорта.
— Не знаю, есть ли у них специальное название. У Ольги Хикней их в коллекции больше десятка, и она называет их снегуличками, но, кажется, это название цветка.
Афина тоже с интересом разглядывала долину и говорила голосом совершенно спокойным, какого не было у нее со времени той вечерней ссоры. Она раскраснелась и одета была в новый вишневый плащ, похожий, как вдруг подумал Карев, на тот, который носила десять лет назад во время их свадебного путешествия. Было ли это знаком для него?
— Мне удалось получить ту же самую комнату, — не задумываясь сказал он, отказавшись от мысли сделать ей сюрприз позднее.
Афина слегка подняла брови.
— Ты помнил? — удивилась она. — Ах да, наверное, в отеле проверили номер комнаты.
— Вовсе нет. Я помнил сам.
— Правда?
— Так же, как помню все, что связано с теми двумя неделями.
Он схватил Афину за плечо и повернул лицом к себе. Мимо торопливо прошли несколько пассажирок.
— Вилл, — шепнула она. — Мне так жаль… Все, что я сказала…
От ее слов он воспрял духом.
— Не будем возвращаться к этому. Впрочем, все, что ты сказала, — правда.
— Я не имела права так говорить.
— Нет имела. Ведь мы же настоящие супруги, ты не забыла?
Она приблизилась к нему, приоткрыв губы, а он закрыл их своими, дыша ее дыханием, пока другие пассажиры быстро проходили мимо. Афина высвободилась из его объятий, но, когда они входили внутрь под обстрелом любопытных взглядов, держала его под руку. Карев заметил, что был здесь единственным исправным. Компания людей, рассыпавшихся по залу для прилетающих пассажиров, состояла из остывших, которые смотрели на них с выработанным равнодушием, и женщин с искусственным весельем в глазах.
— Что со мной происходит? — прошептал он. — Веду себя, как пылкий подросток.
— Ничего страшного, любимый.
— Да, и устроили же мы представление! Едем в отель.
Во время поездки по старомодной железной дороге к озеру Карев думал, возможно ли, чтобы человек в его возрасте мог чувствовать полное удовлетворение. Именно по этой причине моногамные супружества не исчезли и сохранили смысл даже к концу двадцать второго века. Правда, часто повторяемая, но только теперь понятая до конца, заключалась в том, что, чем больше человек вкладывает в такую связь, тем больше от нее получает. Карев вдыхал свежий воздух и, ощупывая рукой прямоугольник небольшого плоского футляра в саквояже, пытался смириться с реальностью бессмертия. После одного укола, при соблюдении осторожности, ни он, ни Афина не должны были умереть. Он искал в себе каких-нибудь следов эйфории, которая должна сопутствовать этой мысли, но нашел только странное оцепенение. Все было относительно. Если бы он родился двести лет назад в голодающей Индии, то смирился бы с тем, что его ждет двадцать семь лет жизни, и не помнил бы себя от радости, если бы какая-то добрая сила неожиданно дала ему семьдесят лет жизни. Родившись в довольном собой бабьем обществе двадцать второго века, он считал, что продолжаемая бесконечно жизнь — это нечто такое, что принадлежит ему как социальное благо, только масштабом отличающееся, скажем, от возмещения за несчастный случай на работе. Говорили, что творческий гений человечества парализован, но, быть может, это было связано с ослаблением чувств, с раздражением жизни в жилах вечности.
Он искоса взглянул на Афину, освежая в памяти причины, по которым хотел жить вечно. В возрасте тридцати шести лет она имела отличное здоровье и находилась у пика физического развития, который биостаты должны были превратить в бесконечное плоскогорье. Когда она сидела, восторженно выглядывая через окно вагона, он впитывал ее всеми чувствами, доходя до впечатления, что Афина — это название всей Вселенной. Когда она улыбнулась какому-то, только ей известному воспоминанию и случайно наклонила голову, то открыла перед ним внутренние поверхности зубов, сквозь которые просвечивало солнце. Он отметил, записал и вложил в память это открытие, как наблюдатель Вселенной записывает появление новой звезды. Ему пришло в голову, что Афина выглядит на свои тридцать шесть лет, и в то же время как будто совсем не изменилась с того времени, когда десять лет назад они поженились, что, конечно, было невозможно. Но какие же конкретные изменения произошли в ней? Стараясь быть объективным, он заметил легкую впалость щек, превращение пушка на верхней губе в волоски, появление прослойки жира на внутренней стороне верхних век, которые со временем должны были стать желтыми. Внезапно он принял решение. До сих пор он планировал, что уколы они сделают вечером последнего дня пребывания у озера Оркней, но такая задержка показалась ему вдруг невыносимой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
