Преосвященному Августину, когда он преставился, было лет пятьдесят с чем-нибудь, не более.
Он был из себя хорош, сановит и важен, в служении величествен, несмотря на то, что был невелик ростом и не по росту тучен. Цвет лица у него был отменно ярок, был и румянец во всю щеку; взгляд имел приятный, но внушающий уважение. Проповеди он сказывал мастерски и всегда приличные обстоятельствам; в этом он имел большую сноровку и в двенадцатом году имел много случаев выказать свое красноречие, потому что обстоятельства были потрясающие. Тогда он составил молитву на изгнание супостатов, сочинил пастырское увещание, и говорили, что и в составлении манифеста государя он принимал участие.
Митрополит Платон к нему особенно благоволил и просил государя, чтобы Августина у него не брали и никуда не переводили; потому-то он с 1804 года и до своей кончины в 1819 году все в Москве и находился, а то бы его давно куда-нибудь в губернию непременно вывели.
Государь его очень жаловал и оказывал ему доверие и награждал немаловажно: он был еще дмитровским епископом, когда получил Александровскую ленту, а потом имел эту кавалерию, украшенную алмазами,3 алмазный крест на клобуке 4 и очень ценную панагию, пожалованную от государя. В 1818 году он был переименован из дмитровското епископа L архиепископа московского и коломенского, и, поживи он еще год или два, мЫ увидели бы его московским мирополитом, но Господь веку ему не продлил. И отчего он умер? Не знаю, многим ли это известно. Вообще говорили, что он скончался от тяжкой болезни и даже будто бы от чахотки. Это вздор: он был преплотный из себя, а ему придумали смерть от чахотки! Он умер просто-напросто от икры. Но как было сказать, что кончина архиерея последовала от икры? — неприлично. Как будто и святые не умирали, съеденные от зверей, когда Господь попускал; мало ли какой случай может выйти; тут конфузного ничего нет для святителя. Вот как это случилось.
Преосвященному прислал кто-то в гостинец перед масленицей большую банку зернистой икры, которую он любил кушать каждый день. В субботу либо в воскресенье ему мало ли подали к столу икры, или вовсе не подали, только он, сидя уже за столом, потребовал, чтобы принесли. Келейник бросился на погреб опрометью и от поспешности поскользнулся, упал и разбил банку. Зная горячий и вспыльчивый нрав владыки, келейник не решился доложить ему о том, что случилось. Страха ради, служка наскоро выбрал самые крупные осколки стекла и подал икру на тарелке. Преосвященный кушал торопливо, а тут он был еще в сердцах, что заставили его дожидаться, стало быть, ел, не замечая, что глотает мелкие кусочки стекла… К вечеру он стал чувствовать спазмы в желудке, страшную резь; тотчас послали за его доктором Мудровым. Сделалось воспаление, и в несколько дней так его свернуло, что на первой неделе пришлось петь над ним "со святыми упокой".
Погребение было торжественное, и в Кремле, где отпевали, собралось народу премножество; но мне не пришлось, не помню почему, быть самой на погребении. Потом тело повезли в Троицкую лавру и там положили в Успенском соборе на том месте, которое он для себя облюбовал. Рассказывали мне, что года еще за два или за три до своей кончины будучи однажды в лавре, он вошел в Успенский собор и — ни с того ни с сего — остановился с левой стороны собора, где положен какой-то рязанский архиерей,[* Моисей, архиепископ рязанский, умер в 1651 году, живя на покое в Троицкой лавре.] и, посмотрев, сказал: "Здесь просторно здесь и для меня место будет". Так по его желанию его и схоронили у западной стены напротив южных дверей.
Отец преосвященного Августина был сперва в Москве дьячком а потом священником; звали его Василием. Он занимался иконописанием и когда был причетником при церкви Большого Вознесения, что на Никитской имел случай сделаться лично известным князю Потемкину, который жил в его приходе и заслужил его милостивое к себе расположение- по прозвищу он был Виноградский. Будучи искусным в иконописании он участвовал в числе трудившихся мастеров над поновлением стенной иконописи московского Успенского собора,5 при императрице Екатерине в 1770-х годах, и преосвященный Августин, говорят, всегда с умилением взирал на стенные изображения святых в этом соборе, почитая память своего родителя, и старался угадывать, что было делом его кисти, а может статься, и знал понаслышке, что именно его трудов. После двенадцатого года, когда после неприятельского разорения обновляли Кремль и все соборы и храмы под наблюдением преосвященного Августина, он в особенности заботился о том, чтоб Успенский собор был приведен совершенно в прежний вид, не столько, может статься, потому, чтобы имел попечение о сохранении старины, сколько желал, чтоб уцелели труды его отца.
II
Мудров, который был врачом преосвященного Августина, в свое время имел большую известность и почитался весьма искусным и опытным. Он был хороший человек и добрый старик, но горяч нравом, и потому у него не раз выходили с преосвященным размолвки и ссоры, так что они подолгу друг с другом не видались. Раз как-то они о чем-то поспорили, сперва шутя, по-дружески покалывали друг друга; но преосвященный, как это с ним иногда бывало, разгорячился вдруг взаправду и Мудрова задел каким-то словцом за живое. Тот тоже был самолюбив и самонравен, — как ни крепился, а вспылил.
— Вы, я вижу, владыко, начинаете сердиться; при вашем сложении вам это вредно, и потому я вас оставлю.
— Сделай милость, уходи, давно бы пора: ты мне надоел своим спором.
— А, я вам надоел, благодарю покорно… Так прощайте же, я вам больше не слуга, ищите себе другого врача; я вас лечить не стану…:
— И не нужно, убирайся вон… — кричал, вскочив, Августин, — кланяться вашему брату не буду…
На лестнице Мудров повстречался с секретарем преосвященного Малиновским. который, услышав,? что владыка кричит и топает ногами, бежал снизу узнать, что такое приключилось.
— Что владыка? — спрашивает он.
— Что? — с досадой передразнил его Мудров, — чего тебе спрашивать: разве ты его не знаешь? Рассвирепел… Вот помяни ты мое слово, что хватит его когда-нибудь удар наповал, так что и не пикнет.
Так они и рассорились и перестали видаться. Преосвященный стал бранить Мудрова и встречному и поперечному, и по-своему, не стесняясь в словах, и это доходило до Мудрова с разных концов и, пожалуй, еще с добавлением.
— Ну ладно, брани меня и ругай, а уж нога моя у него не будет; умирать станет — и тогда не поеду я к нему.
Прошло после этого несколько времени. Преосвященный плотно покушал и занемог не на шутку. Домашние видят, что без доктора не обойтись.
_ За кем послать? — спрашивают эконом и секретарь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
