— И не нужно, убирайся вон… — кричал, вскочив, Августин, — кланяться вашему брату не буду…
На лестнице Мудров повстречался с секретарем преосвященного Малиновским. который, услышав,? что владыка кричит и топает ногами, бежал снизу узнать, что такое приключилось.
— Что владыка? — спрашивает он.
— Что? — с досадой передразнил его Мудров, — чего тебе спрашивать: разве ты его не знаешь? Рассвирепел… Вот помяни ты мое слово, что хватит его когда-нибудь удар наповал, так что и не пикнет.
Так они и рассорились и перестали видаться. Преосвященный стал бранить Мудрова и встречному и поперечному, и по-своему, не стесняясь в словах, и это доходило до Мудрова с разных концов и, пожалуй, еще с добавлением.
— Ну ладно, брани меня и ругай, а уж нога моя у него не будет; умирать станет — и тогда не поеду я к нему.
Прошло после этого несколько времени. Преосвященный плотно покушал и занемог не на шутку. Домашние видят, что без доктора не обойтись.
_ За кем послать? — спрашивают эконом и секретарь.
— Кого хочешь, хоть с торгу бери, только не Мудрова, про него никто " не заикайся: я не хочу его, вздорного старичишку.
Взяли какого-то другого лекаря, который, не зная привычек преосвященного, не понял, в чем дело, и стал лечить его невпопад, так что вместо облегчения усилил болезнь. Больной пуще раздражается и всеми лекарствами недоволен. Эконом и Малиновский шепчутся:
— Не послать ли за Мудровым?
— Прогоните вы от меня этого негодяя, — говорит преосвященный.
— Недовольны вы им, прикажите послать за Мудровым, — предлагает секретарь.
— Раз что я сказал, что не хочу его и прогнал его от себя, сдержу слово: не позову. I
Малиновский знал характер преосвященного, не стал настаивать, чтоб еще пуще не раздосадовать его, а взял да от себя и послал известить Мудрова, что владыка болен.
Прошло довольно времени после ссоры. Мудров был незлопамятен и душевно привязан к преосвященному Августину. Узнав, что он нездоров, старик не вытерпел и по старой дружбе тотчас явился на зов. Малиновский прямо без доклада повел его к больному.
— Что, владыко, — говорит Мудров, — должно быть, старый друг лучше новых двух?
Преосвященный обрадовался.
— Ты на меня сердишься? — спрашивает он.
— Видите, я приехал, стало быть, не сержусь… а вы сердитесь?..
— Ну, ну, полно, я тебе рад и давно бы послал, да из упрямства хотел на своем поставить… Приехал, ну и спасибо.
— Что же такое с вами приключилось, чем вы нездоровы? Покажите-ка язык? Да, — говорит Мудров, — язычком вам хвалиться нельзя; у вас, владыко, прескверный язык.
Оба расхохотались, опять поладили. Мудров по-прежнему стал ездить каждый день, и преосвященный скорехонько выздоровел.
III
Преосвященный Августин имел много прекрасных свойств: он был весьма строг, но справедлив; консисторию держал в ежовых рукавицах, и белое духовенство, в то время по большей части грубое и распущенное, его трепетало. Он иногда по-отечески бивал своею тростью, а не то и руками, кто его прогневает, но никого не делал несчастным. Когда просились на место из его родственников и были чужие достойные люди, он всегда оказывал предпочтение чужим, а своих заставлял ждать, иногда и подолгу:
— Свои люди, не взыщут, сочтемся.
Он не был ни пристрастен, ни корыстолюбив, и главный его недостаток состоял в чрезмерной запальчивости; но ежели он кого во время гнева обидел, после того всегда старался утешить — когда деньгами, когда дав лучшее место.
При своей природной остроте ума он был очень скор на ответы и находчив и, невзирая ни на какое лицо, не обинуясь, говорил правду, даже и в глаза. Однажды после служения в московском Успенском соборе (в 1814 или 1815 году) он произнес поучительное слово о том, что следует обуздывать свои страсти и удаляться от вредных учений западных безбожников.
При этом слове присутствовал один из московских сановников, очень дерзкий на язык и известный по своему безнравственному образу жизни. Во время проповеди преосвященный часто и пристально на него посматривал; вельможу коробило, он бледнел, багровел и волей-неволей должен был выслушивать и молчать. Когда обедня отошла и преосвященный, надев мантию, вышел из алтаря на амвон, чтобы благословлять народ, этот недовольный вельможа нарочно стал у самого амвона, громко разговаривая со своим соседом; тот его толкнул локтем и сказал вполголоса:
— Потише, архиерей.
— Ну что же, что архиерей? Он и сам мне нынче все уши прокричал…
Полуобернувшись к этому дерзкому, преосвященный через плечо сказал ему во всеуслышание присутствующих:
— Что же делать, ваше сиятельство: слово Божие одно для всех, а так как в толпе много бывает и глухих, то их ради и приходится нам говорить громко, чтоб и они услышали слово истины; глухим кричат ведь и на ухо, не взыщите…
Тот прикусил себе язык: он хотел оконфузить архиерея и вместо того сам себя одурачил.
Люди, не расположенные к преосвященному, сложили про него стихи, которые ходили по рукам, и мне кто-то их дал:
Всем москвичам нам знать не худо.
Какие мы имеем чуда:
В Кремле стоит большой Ванюшка
И пребольшущая царь-пушка…
А чудо третье — Августин кадушка
И кроткая ханжа Марфушка.
Эта Марфушка была известная в свое время Марфа Яковлевна Кроткова.
IV
Кротковых я стала знать еще в молодости. К нам езжала одна немолодая девица Арина Степановна, преумная и пребойкая. Ей было лет сорок или с лишком; нехороша собой, сутуловата, но премилая н прелюбезная. Батюшка очень к ней благоволил: как узнает, что она у нас, уж непременно придет.
— Ну. что новенького да хорошенького ты нам привезла? чай, по вестям поехала?
Сидит часа два она у нас, и не увидишь, как время идет; ни на минуту не умолкнет, все говорит, все говорит, и не то чтобы вздор какой-нибудь, з все очень умное и складное.
И батюшка все сидит, не отойдет ни на минуту: находил удовольствие ее слушать.
__ Экая ведь умница, — скажет он бывало, как она от нас уедет.
Мы даже подшучивали промеж себя, что Арина ездит к нам, чтобы в себя влюбить батюшку и сделаться нашею мачехой.
Она была самая старшая из детей Степана Егоровича Кроткова. Эти Кротковы татарского происхождения, как и многие наши дворянские роды, происшедшие от князьков, выехавших из Орды. Они искони гнездились где-то в Симбирской губернии. Отец Арины Степановны был небогатый помещик, живший в своем именьице в симбирской глуши; он был женат, имел с лишком двадцать человек детей, еле-еле сводил концы с концами и жил в великой скудости.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
