Мы бы поговорили ещё, но Фёдор вдруг вспомнил о времени и, сославшись на необходимость идти в круг, удалился. Мне же не оставалось ничего иного, как завершить в одиночестве и раздумьях нашу позднюю трапезу и идти спать.
***
На чердаке было темно и тесно: до балок, поддерживавших крышу, едва ли было полтора метра. Лунный свет проникал через единственное крохотное окошко, выходившее на задний двор. Пол был устлан сухим сеном.
— Надеюсь, здесь не водятся пауки... — пробормотал я, раскатывая плащ и сгребая под него сено, чтоб мягче спалось.
— Нет, — ответила из темноты Вельда, — здесь вожусь я.
Пугая меня, она зашуршала сеном, так что я на минуту забыл, кто она такая и откуда она пришла, — и рассмеялся. А потом пожелал ей спокойной ночи, улёгся на живот и, подперев подбородок ладонями, стал глядеть в окно.
В эту ночь я не был таким усталым, как вчера, и сомнения принялись грызть меня с удесятерённой силой. Привиделись Катя и Антон. Насовсем!.. Ты врёшь!.. Ты насовсем уходишь!.. Неужто это правда? Неужели я ушёл от них навсегда?
Как мог оставить я их одних теперь, когда им предстояли серьёзные испытания? Как получилось, что я покинул убежище, когда оно стало для меня по-настоящему родным домом? Какие-то нити, связывавшие меня с товарищами, натянулись в эту ночь до предела, и стало ясно: коль скоро я пойду с Вельдой дальше, они или порвутся, не выдержав напряжения, или пересилят мою волю и притянут обратно, на заброшенный цветочный склад, потерявшийся среди старых гаражей и деревьев.
Так ли боюсь я убивать, чтобы стремглав бежать от войны? Так ли невозможно мне удержаться в клане, чтобы я добровольно, раньше, чем нагрянет рок, покидал его? Я сомневался. Даже больше: я был уверен, что в клане остаться можно, и что это было необходимо, что в любом кодексе чести, при любом понимании дружбы мой уход попадал в разряд проступков, намного более страшных, нежели поджог небоскрёба.
И ради чего покинул я только-только обретённый дом? Чтобы вечно идти рядом с Вельдой? Но мы же не призраки. Нам надо что-то есть, где-то греться. Откуда мы возьмём пищу и тепло, если у нас не хватило средств даже расплатиться с барменом Эдвардом за элементарную услугу?
Понимала ли Вельда, что с нами происходит? Или, быть может, она, ни о чём не думая, просто бежала как можно дальше от перекопанной поляны, утыканной мёртвыми головами, — от места, которое преследовало её в кошмарах? Точно ли не сошла она с ума?
Я принял решение завтра с утра поговорить с Вельдой и приложить все усилия к тому, чтобы вернуться в клан, пока у нас не закончились силы и пища, пока не ударили холода. В этом разговоре мне необходимо будет узнать о ней хоть что-то конкретное: что она думает, что она собирается делать...
Я стал размышлять, как начну с нею завтра говорить, какие приведу доводы, какие подберу слова, чтобы не задеть её, не трогать её раны. Я был уверен, что смогу её переубедить, но вдруг представил, какие события за этим последуют. А последуют они вот какие: мы вернёмся в убежище через четыре дня разлуки, после всех этих проводов, слёз прощания, переживаний, да вдобавок как бы говоря: «Вы можете жить без нас, а мы без вас не можем, нам нужна ваша помощь, ваш кров, и наш путь закончился, едва мы столкнулись с первыми трудностями». И таким мне это показалось жалким и позорным, что я враз перехотел говорить с Вельдой о возвращении. Да и никакая она не сумасшедшая, а будь иначе, кто-нибудь из моих друзей непременно обратил бы на это внимание. «Всё в порядке, — подумал я. — Мы знаем, что творим. А что до пути в неизвестность, так, наверное, это и есть то единственное, что осталось в жизни нефальшивого. Когда человек без оглядки уходит за судьбой и не думает о последствиях, это дорогого стоит. Это не сожрать никакой инфляции». Не стоит забывать и то, как мы возле Храма говорили с ней о войне между людьми, и я поклялся, что между нами её не будет. Чтобы сдержать клятву, мне первому нужно вверить себя в руки Вельды, и показать, что я не смотрю на неё, как на врага, не боюсь, что она меня обманет или ошибётся; нужно продемонстрировать, что у меня, хоть я попадал сотни раз в ловушки человеческой лжи и становился жертвой чужих ошибок, нет и тени сомнения в её честности и благоразумии, и я готов делать с нею, не помышляя ни о чём постороннем, одно огромное дело, срок выполнения которого — вся моя жизнь.
И когда я так подумал, лунное сияние перед моими глазами померкло, оставив меня во тьме. Я слегка испугался, но по прошествии времени во тьме показался новый свет: то били из длинного туннеля золотистые лучи, и когда я вгляделся в этот туннель, то увидел на другом конце себя. Было 25 декабря 2005-ого года, 17 часов 05 минут. Я стоял в своей квартире у окна, в той же позе, что и 24-ого декабря, и 23-его, и 22-ого. В глазах меня-из-прошлого была темнота, в которой отражались огни вечерней улицы и абсолютное зло, колыхавшееся в тени голых деревьев. Я-из-прошлого смотрел на город и пропускал сквозь себя восхитительный дух урбанистики. Почему он мне так нравился? Я-из-будущего знал, почему. Мой город пронзал своим бытием многие века, связуя их; частью духа урбанистики была моя собственная аура, аура меня-из-будущего, и я-из-прошлого ощущал это. Я-из-будущего шептал, чувствуя рядом с собой Вельду: «Я счастливчик, я самый везучий человек на Земле», и какие-то крохи информации обо мне-из-будущего, какие-то случайные её биты проникали из города двадцать второго века обратно город века в двадцать первого, и я-из-прошлого улавливал их по вечерам, стоя у окна, и думал, как же мне не хватает Вельды, как хочу я оказаться на месте себя-из-будущего. И я-из-прошлого готов был отдать всё, чтобы у меня была такая судьба, какую создал для меня-из-будущего Главный Теоретик.
— Я готов отдать всё, — говорил я-из-прошлого, а я-из-будущего слышал это в своих воспоминаниях, ибо помнил все вечера, проведённые у окна.
— Ты отдашь всё и получишь, что хочешь, — отвечал я-из-будущего, и я-из-прошлого слышал это благодаря городу, связывавшему двадцать первый век с веком RRR.
Мы — я-из-прошлого и я-из-будущего — взглянули друг другу в глаза через туннель во времени; разрозненные куски моего сознания воссоединились, и взгляд мой стал кристально ясен. Тогда туннель схлопнулся и оставил меня на тёмном чердаке наедине с Вельдой. Я нагнулся над ней и увидел выбившееся из-под волос длинное, острое ухо, не доходившее всего нескольких сантиметров до её затылка. Я осторожно провёл по уху пальцем, убеждаясь, что оно настоящее. Теперь я помнил, что готов был отдать за свою нынешнюю судьбу всё, и новая волна радости вдохнула в меня энергию.
А ведь по правилам всё должно было быть не так. Всё должно было быть как в начале одного грустного стихотворения Афанасия Фета:
Мой прах уснёт, забытый и холодный,А для тебя настанет жизни май...
Но мой скелет не лежал в могиле, когда в последние годы двадцать первого столетия в маленьком домике посреди леса родилась Вельда, и мы, вопреки непрерывному течению времени, встретились, когда май её жизни уже остался далеко позади. И этот факт заставлял меня идти с нею до конца.
***
Утром подморозило, и долина Москвы-реки заволоклась тонким извивающимся туманом, не сплошным, подобно опустившемуся на землю облаку, а похожим больше на сигаретный дым, витым, узорчатым. Сено, служившее мне постелью, отсырело, и я совсем промёрз, но печная труба, проходившая через чердак, испускала тепло. В полудрёме я сидел возле неё, пока не учуял, что к запаху дыма, стоявшему в избе, примешивался явственный, бередящий душу аромат свежеиспечённого хлеба.
Укрыв спящую Вельду поверх её плаща своим, я тихонько прокрался на другую сторону чердака, приоткрыл люк и в щёлку увидел прихожую. Через неё один за другим, молчаливые и загадочные, уходили, пока не рассеялась мгла, ночные гости Фёдора. Были среди них и две голубокожие девицы из пивнушки Эдварда, было около десятка остроносых карликов премерзкого вида, был и красный, откровенно рогатый тип в плаще. Ночью я во сне слышал, как они что-то там внизу творили, да и теперь из глубин Фёдорова дома доносилась тихая музыка неведомого происхождения.
Когда последний гость отбыл восвояси, я рискнул спуститься. Фёдор сидел на кухне вместе с круглоглазым бородатым приятелем, открывшим вчера нам дверь. Под столом в ряд выстроилось около десятка прозрачных бутылок полулитрового объёма, а обои кухни сплошь были разрисованы рунами и украшены потёками. Словом, ночью повеселились.
Фёдор был бодр и разговорчив, но моё появление напрочь проигнорировал, ибо был увлечён чтением своему приятелю очередной популярной лекции, только на сей раз не по биологии, а по физике Реальностей.
