— Подумать робею, что мне предстоит первому описать сии чудеса. Правда ли, что реки Алтайские несудоходны?
— Сущая правда, сударь. Даже столь широкие реки, каковою является Катунь. Они мелки и так быстры, что Вы едва ли сможете зайти в воду по пояс. Дно же не зарастает ни илом, ни водорослями из-за стремительности водной, даже песку на нем Вы не увидите, один лишь шлифованный струями камень.
Никогда еще Нелли не видала отца Модеста в таком странном настроении: он походил на человека, еще не пробудившегося ото сна, но торопящегося пересказать дивное сновидение, покуда оно держится в памяти.
Михайлов завершил уже черкать свою карту.
— Положительно, только остаток приличия препятствует мне проситься в компанию, — он с поклоном передал карту отца Модеста владельцу. — Но надеюсь все же на беседы, когда дорога вновь нас столкнет.
— Вы преувеличиваете ценность моих сведений, ибо скоро узрите все сии красоты собственными глазами, — улыбнулся отец Модест. — Однако ж нам пора.
— Экой странной человек, — заметила Нелли, прыгая в седло: день был солнечен и скучать в возке не хотелось. Тем боле, что совсем тепло.
— Я и не знала, что среди господ бывают травники, — Параша медлила захлопнуться дверкою.
— Сей не травник в твоем понимании, Прасковия. Он не лечит, но описывает травы для книг, следовательно, для него нету различия между теми травами, что ты особо собираешь, и теми, которые для тебя бесполезный сорняк. А вот досадно то, — отец Модест нахмурился, — что Нелли не послушалась меня еще в Твери. Теперь сей ученый муж будет попадаться нам по дороге, и уж переменять маски поздно.
Нелли была только рада. «Надобно купить тебе женское платье, — говорил отец Модест. — Так меньше нас запомнят дорогой. Посуди сама, зачем троим мужчинам, то есть тебе да нам с Филиппом, прислуга-девчонка?» — «Ну так пусть Парашка и оденется опять барышней», — отбивалась Нелли. «Хорошенькое дело, барышня без служанки! Нет, так уж лучше всего мальчик-слуга при двух мужчинах, да барышня с девочкой. Не упрямься, маленькая Нелли». Нелли и не упрямилась, но тянула покупку как могла. А теперь и не понадобится, и очень хорошо.
Нелли выпрямилась в седле и полетела галопом. Хорош, ах, как хорош мужской наряд, и лицо уже привыкло к дорожному ветру. А ветер играет гривою Нарда и напрасно пытается забраться в бобровую шубу.
— А ну наперегонки? — выкрикнула румяная Катя, придерживая треуголку.
— Вот надумали, лошадей в пути палить! — Роскоф сам с трудом сдерживал то ли коня, то ли себя. — Коли это и есть русский мороз, то мне он по душе!
— Ежели считать сие морозом, то соотечественникам Вашим бывшим не стоит зимою воевать с Россией! — расхохоталась Нелли.
— Что за глупая мысль! — рассердился Роскоф. — У Франции нет с Россиею границ, и делить нам нечего. Уж больно смело надо вообразить, что родится в Прекрасной Франции маниак вроде Александра Македонского да положит завоевать все на своем пути. Величье Империи — не в войнах с цивилизованными соседями, но в умножении колоний.
— Не сердитесь, Филипп, девочка просто неудачно пошутила, — подскакал отец Модест, который также был весел. — Знаю, Вам мерзка даже сама мысль о том, что новая родина может воевать со старой. Но верно и отец Ваш исходил из того, что такое едва ли возможно. Александры же Македонские, на великое щастье рода людского, рождаются редко. Едва ли следующий будет непременно француз.
— Филипп, я не хотела тебя обидеть, — Нелли подскакала поближе к Роскофу.
— Верю, милое дитя, да и не к чему держать обиды в такой день! — Роскоф протянул руку вперед.
По обеи стороны тракта простиралась долина, и лучи солнца играли на снегу, словно золотое шитье на лилейной ризе. Отдаленные избы казались уютны в огромных снежных шапках, укрывающих крыши. Воздух казался свеж, и превесело скрипели полозья возка.
Нелли не думалось теперь о том, куда и зачем им ехать. Вторая, «романова» суть, как называла она действенное начало, вновь владела всем ее существом. И суть сия наслаждалась грядущими неожиданностями дороги.
Глава III
— Смиренное нам выпадает Рождество, — заметил, спустя десять ден, отец Модест. — Ни единого городка на пути, однако ж не погнушаемся сделать крюк да заехать в деревню.
Нелли и Роскоф как ни в чем не бывало принялись с утра за ржаные лепешки и земляничную пастилу, прежде чем обратили вниманье на то, что отец Модест, Параша и даже Катя от фрыштика уклонились.
— Папенька с маменькой в сочельник обыкновенно кушают, — смущенно разглядывая темно-красный надкушенный кусок медовой сласти в руке, пояснила Нелли.
— Пустое, дитя, путешествующим пост разрешается. Сие желание добровольное.
— Сами-то небось до первой звезды ждать станете, — незнамо на кого насупилась Нелли.
— Федул, чего губы надул? Кафтан прожег. Велика ли дыра-то? Один ворот остался, — тут же задразнилась Катя.
Ближнее село оказалась всего в часе езды от тракта. Колоколенка почерневшей от ветров рубленой церковки виднелась издалека.
— У нас в каждом храме стоит теперь игрушка под названием вертеп, — вздохнул Филипп.
— А что за игрушка? — заинтересовалась Нелли под укоризненным взглядом Параши.
— Маленькой хлев без одной стены, освещаемый снутри свечкою. В нем видны младенец Христос, Дева Мария, Иосиф, ангелы и овечки с коровами. Иной раз клеят сии фигурки из многих слоев бумаги, а порою вырезывают из дерева. Но всегда они ярко раскрашены, и детей невозможно от вертепа увести. Мне казалось в младенчестве, что коли подглядывать затаившись, то игрушки начнут двигаться, как настоящие — ангелы полетят, барашки заблеют, Пресвятая Дева начнет укачивать Младенца… — Роскоф вздохнул второй раз.
— Теперь увидите Вы обычаи российских поселян, — отец Модест, нагнувшись с коня, постучал рукоятью хлыста в набухшую дверь крайней избы.
— Кого Бог посылает? — высокий мужик с проседью в бороде возник в дверях. Он стоял согнувшись, поскольку дверь была низка.
— Примете путников на Христово нарождение?
— Гость в дом, Бог в дом. За овес для лошадок приплатите? Сюда въезжайте расседлывать. — Мужик, невзирая на мороз без шапки и тулупа, шагнул под навес конюшни.
В избе ярко горела уже восковая свеча, что удивило Нелли, но никак не Парашу. Земляной пол весело поблескивал свежею желтою соломой, а на столе, покрытом белою льняной скатертью, громоздилась глиняная сулея с чем-то вроде каши. Под образами стоял, повязанный лентами, немолоченый сноп ржи. Многочисленная семья, собравшаяся в просторной горнице в нарядных одеждах, была странно молчалива. Только двое младших детей, пятилетняя девочка и парнишка лет трех, то и дело залезали под праздничный стол, подражая оттуда писку цыплят.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
