Мексика изобилует озерами, среди которых известны огромное озеро Чапала, Пацкуара, Метциллан, Паррас, а также озера, находящиеся в долине Мехико. Но это, по-видимому, лишь остатки тех обширных водных бассейнов, которые существовали некогда на высоких плоскогорьях Кордильер. Большинство из них усыхает из года в год, и Мексика уже не имеет теперь того цветущего вида, который некогда так восхитил испанских завоевателей, давших в порыве энтузиазма этой земле название Новой Испании в память о своей родине.
Почти повсюду берега недоступны для подхода кораблей, здесь нигде нет безопасных бухт, нет хороших портов. Восточное побережье — низкое, нездоровое, болотистое, выжженное знойным солнцем,— мало обитаемо; население его, болезненное и рахитичное, убывает с каждым днем. Реки его и даже главные порты загромождены грудами песка. Так, высота воды в Тампико и Сото ла Марина не превышает 10 футов.
Что касается западной части, более возвышенной и потому более благоприятной для здоровья, то она представляет собой лишь широкий вал из крутых и пустынных скал. Однако там есть два удобных порта: Акапулько и Самблас. Последний с недавних пор приобрел некоторое значение, которое, вероятно, еще возрастет благодаря удачному расположению и безопасности его рейда. Все же нужно отметить, что в береговой полосе Мексики часты ураганы, стремительные ветры, неистово дующие в течение нескольких месяцев в году с северо-востока, с северо-запада и с юго-запада; во множестве встречаются песчаные мели. Все это парализует попытки кораблей пристать к берегу и делает эти попытки опасными и почти невозможными.
Такова в кратких чертах топография Мексики, этой плодородной земли, покрытой могучей растительностью, соединяющей в себе все изобилие земного шара. Тем не менее Мексика кажется обреченной на постепенное вырождение. Скоро может наступить момент, когда ее народ окончательно лишится своей недавно завоеванной свободы, и страна будет поглощена Соединенными Штатами.
Испанцы,может быть бессознательно,следовали системе,принятой толтеками, когда последние, победив чичимеков, основали Мексиканское государство. Европейские завоеватели пытались, по мере возможности, уничтожить ацтекский народ. Для этого они навязывали индейцам чуждые им религию, нравы и даже язык. Они изгоняли и истребляли побежденных, как диких зверей. В то же время они пытались заставить мексиканскую аристократию слиться с победителями путем навязанных браков.
Эта политика принесла свои плоды: испанский король считался в Америке божеством, которому невозможно сопротивляться; с флагом Испании транспорт золота и серебра мог пройти безнаказанно, без всякой охраны, через все пространство Новой Испании. Эта вера во всемогущество короля была еще усилена запрещением, по которому ни один иностранец не смел, под угрозой смерти, проникать в испанские владения. Погруженные в глубокое невежество, погрязшие в животном отупении, мексиканцы жили без надежды разорвать связывающие их тягчайшие оковы; бессмысленные суеверия заменяли им религию. Томясь под тяжким игом надменной испанской аристократии, индейская раса, составлявшая не менее двух третей населения страны, была ввергнута в порабощение, в тысячу раз худшее, чем самое позорное рабство.
Народное восстание в Аранхуесе[88] в 1808 году и отречение короля нанесли первый удар королевскому авторитету в Новой Испании. Абсолютный монарх, вынужденный склонить голову перед мятежниками,— такое положение неизбежно должно было ослабить монархические чувства у жителей испанских колоний. Когда же спустя некоторое время Наполеон вторгся на Пиренейский полуостров, оккупировал Испанию, взял в плен короля и свергнул старую династию, последний престиж Испании рухнул в умах мексиканцев. До этого момента они еще верили в то, что величайшее государство XVI века, над которым никогда не заходит солнце, существует, наводя ужас на весь мир и вызывая везде почтительный страх. Теперь страх этот сменился презрением, и потеря колоний стала для Испании неизбежной: ведь ее сила держалась моральным угнетением жителей колоний, а не теми немногочисленными войсками, которые были разбросаны на этой огромной территории, на большом расстоянии друг от друга. Теперь Испания, утратившая былое могущество, рассматривалась мексиканцами, как одна из провинций Франции, этой еретической страны, населенной демонами. По основному принципу испанской юриспруденции, колонии принадлежат королю, а не государству. Но, поскольку король отрекся от престола, жители колоний сочли себя свободными от всяких обязательств в отношении его, и последние узы, сдерживающие мексиканцев, оказались разорванными. Напрасно центральная хунта, а позднее регентство всемерно старались отогнать грозу, провозгласив равноправие между метрополией и Америкой и декретом от 5 июня 1809 года объявив колонии неотделимыми частями монархии,— ничто не могло уже предотвратить взрыв. Восьмого июля 1808 года приплывший корвет доставил французские газеты, принесшие весть о низложении испанских Бурбонов и о восшествии на престол Жозефа Бонапарта. Вице-король, не получивший никаких инструкций, совершил ошибку — правда, тут же им исправленную,—распространив эти известия публично. Он выпустил воззвание, в котором уверял население в своей преданности королю Фердинанду и требовал от мексиканцев поддержки. Фраза была туманная, но колонистам, привыкшим к тому, что с ними не считаются вовсе, польстило оказанное им доверие. Воззвание было встречено с энтузиазмом, толпа кричала: «Смерть французам!», «Смерть всем гринго!» (еретикам).
Но это искреннее движение народа было немедленно нейтрализовано целым рядом ошибок, вызванных надменностью испанцев. И ненависть к поработителям вспыхнула с новой силой.
Наглость государственных чиновников дошла до того, что один из наиболее пылких членов суда не побоялся заявить на заседании, что до тех пор, пока в Кастилии останется хоть один сапожник, а в Ламанче хоть один погонщик мулов, за ними сохранится право повелевать колониями.
Схватка была неизбежна, враждующие стороны одинаково готовились к ней. Испанцы были сооружены до зубов; мексиканцы, подстрекаемые и распаляемые агитаторами из Европы и Соединенных Штатов, объединялись в тайные общества. В воздухе носился заговор против Испании. Первая попытка провалилась, многие были арестованы. Прибывший в это время вице-король Ванегас[89] вместо того чтобы внести успокоение, еще усилил смуту, раздавая без разбора чины и награды сторонникам Испании.
События назрели. Великая революция должна была начаться. Как это ни странно, первым выступил служитель церкви, а за ним последовали другие священники, и все они стали жертвами своего патриотизма. Идальго[90], священник маленького селения Долорес, подал сигнал и смело ринулся на ослабевшие испанские отряды. Став во главе необученной толпы индейцев, вооруженных только пращами, луками, дубинами и палками, он увлек их за собой; недостаток воинского умения восполнялся у них диким натиском и презрением к опасности; это позволяло им совершать великие подвиги и делало их грозными во все периоды войны, начавшейся в 1810 году и окончившейся только в 1821 году, хотя один испанский гарнизон оставался хозяином крепости Сан-Хуан де-Улоа до 1825 года.
