Первое письмо было адресовано: «Это мистеру У. Раффину». «Милостивый государь. Кое-кто из наших рыб на удочку нейдут хотя я говорил вы-де казали мне баринову печать. Но Тимс сдаст все письма в ваши руки как вы хотели и скажет старому Адаму что сдал их сквайру в руки потому все равно в чьи и будем готовы по первому знаку и ура за Высокую церковь и Сачефрела как батька поет убирая хлеб дома. Ваш дорогой сэр X. X. Еще. Скажите барину, что мы по нему соскучились, и сомневаемся, что он не пишет, а поручик Ботлер на нас косится».
— Этот Раффин, верно, ваш Доналд из пещеры, который перехватывал ваши письма и тайно переписывался с этим беднягой Хотоном как бы от вашего имени?
— Выходит, так. Но кто же этот Адам?
— Вероятно, Адам — бедный Гардинер. Это — шутливое прозвище, связанное с его фамилией.
Другие письма были аналогичного содержания, и вскоре махинации Доналда Бин Лина стали для них совершенно ясны.
Подтверждение пришло и с другой стороны. Среди пленных оказался некий Джон Ходжес из солдат, оставшихся в полку Гардинера. Когда-то он был слугой у Уэверли и теперь разыскал своего барина и просил взять его опять на место. От него они узнали, что вскоре после того, как они уехали из штаб-квартиры полка, в город Данди стал часто заявляться коробейник по имени Ратвен, Раффин или Ривейн, известный у соседей под прозвищем Ушлый Уилл. У него, по-видимому, была уйма денег, продавал он свои товары очень дешево, всегда готов был угощать своих приятелей пивом и набился в друзья многим драгунам из эскадрона Уэверли, особенно сержанту Хотону и некоему Тимсу, тоже унтер-офицеру. Последним он от имени Уэверли раскрыл план дезертирства из полка и перехода к нему в горы, где, по слухам, кланы в значительном числе взялись уже за оружие. Солдаты, воспитанные в якобитских понятиях, если только у них вообще было какое-либо собственное мнение, и знавшие, что их помещику сэру Эверарду всегда приписывали такие взгляды, легко попались в ловушку. Уэверли находился далеко в горах — это служило достаточным объяснением, почему он пересылает свои письма через коробейника, а вид его всем известной печати казался достаточным удостоверением в тех случаях, когда писать было опасно. Но вся интрига стала понемногу всплывать наружу, так как заговорщики слишком рано начали болтать. Ушлый Уилл оправдал свое прозвище, ибо, как только возникло подозрение, он исчез. Когда появилось официальное сообщение об отстранении Уэверли от должности, значительная часть его эскадрона действительно взбунтовалась, но мятежники были окружены и обезоружены остальными солдатами полка. Военный трибунал приговорил Хотона и Тимса к расстрелу, но потом им разрешено было бросить жребий, кому умирать. Хотон, оставшийся в живых, проявил искреннее раскаяние; упреки и разъяснения подполковника Гардинера убедили его, что он действительно совершил отвратительное преступление. Замечательно также, что, как только несчастный осознал это, он сразу понял, что подстрекатель не мог действовать по наущению Эдуарда.
— Коли это было бесчестно и шло против родной Англии, сквайр не мог этого знать; он никогда не делал и не думал делать чего-либо бесчестного. И сэр Эверард тоже, и весь их род. А я и жить буду и помру с тем, что все это Раффин от себя сделал.
Совершенная искренность, с которой он говорил об этом деле, а также его уверения, что письма, адресованные Уэверли, были переданы Ратвену, и произвели тот переворот в воззрениях полковника Гардинера, о котором он говорил Толботу.
Читатель уже давно догадался, что роль искусителя в этой истории играл Доналд Бин Лин. Он делал это со следующей целью. Будучи человеком деятельным и интриганом, он долго служил подчиненным агентом и шпионом у доверенных принца, и притом в степени, значительно превосходившей все то, что мог подозревать даже Фёргюс Мак-Ивор, к которому Бин Лин относился со страхом и ненавистью, хотя и пользовался его покровительством. Чтобы преуспеть на этом политическом поприще, он, естественно, искал случая каким-нибудь смелым ходом подняться над своим теперешним неверным и опасным положением разбойника и грабителя. Ему преимущественно поручали выяснять численность полков, расквартированных в Шотландии, характер офицеров и т. д., и он давно уже приметил эскадрон Уэверли, считая, что его драгун легче всего будет склонить на бунт. Доналд даже полагал, что Уэверли в глубине души стоит за Стюартов. Это как будто подтверждалось тем, что он так долго гостит у столь известного якобита, как барон Брэдуордин. Когда поэтому Эдуард появился у него в пещере с человеком из свиты Гленнакуойха, разбойник, который никак не мог понять, что его единственным побуждением было любопытство, вообразил, что его таланты собираются использовать для какой-то важной интриги под руководством этого богатого англичанина. Его не смутило то, что Уэверли не дал ему никаких намеков и не отвечал на его попытки вступить в объяснения. Поведение Эдуарда он расценил как осторожную сдержанность и даже обиделся. Считая, что его обошли в секретном предприятии, в котором доверие обещало принести ему серьезные выгоды, он решил участвовать в этой драме независимо от того, назначена была ему в ней роль или нет. С этой целью, воспользовавшись тем, что Уэверли спал, он украл у него печать в качестве доказательства, которое он мог предъявить драгунам, бывшим в доверии у капитана. Его первая поездка в Данди, город, в котором был расквартирован полк Гардинера, убедила его в несостоятельности его первоначальных предположений, но открыла перед ним новое поле деятельности. Он знал, что ничто не будет так высоко оценено друзьями принца, как если ему удастся переманить хоть некоторую часть регулярной армии под знамена претендента. С этой целью он и предпринял махинации, уже знакомые читателю и составляющие ключ ко всем запутанным и непонятным эпизодам нашего рассказа до того момента, когда Уэверли покинул Гленнакуойх.
По совету полковника Толбота Уэверли отказался от услуг Джона Ходжеса, рассказы которого бросили дополнительный свет на эти интриги. Полковник объяснил Уэверли, что он сильно повредит молодому человеку, если вовлечет его в отчаянное предприятие, и что, во всяком случае, показания Ходжеса смогут объяснить, хотя бы до некоторой степени, обстоятельства, при которых Уэверли оказался в нем замешан. Поэтому Эдуард кратко изложил все, что произошло, в письме к дяде и к отцу, посоветовав им, однако, при существующем положении вещей ему не отвечать. Затем Толбот дал слуге письмо к командиру одного из английских военных кораблей, крейсировавших в заливе, прося его высадить подателя письма в Берике и выдать ему пропуск в ***шир. Слугу снабдили деньгами для быстрейшего путешествия и наказали добраться до корабля, подкупив лодочника, что, как впоследствии выяснилось, сделать было нетрудно.
Тяготясь присутствием Каллюма Бега, склонного, видимо, подсматривать за всеми его действиями, Уэверли нанял себе в слуги простого эдинбургского парня, который нацепил белую кокарду после того, как Дженни Джоб целую ночь протанцевала с Буллоком, капралом английских стрелков.
Глава LII ИНТРИГИ СВЕТСКИЕ И ЛЮБОВНЫЕ
С тех пор как Уэверли доверился полковнику Толботу, последний стал относиться к нему гораздо более дружественно, а так как им приходилось быть постоянно вместе, то и Эдуард лучше оценил нравственный облик полковника. Сначала ему казалось, что он слишком резок в выражении своих антипатий и порицаний, хотя никто, вообще говоря, не поддавался так легко здравым доводам. Привычка командовать также сообщала его манерам некоторую властную жесткость, несмотря на лоск, наведенный на них постоянным обращением в высших сферах. Как представитель военной среды он отличался от всех тех, которых Эдуарду пришлось до тех пор видеть. Воинские качества барона Брэдуордина были отмечены печатью педантизма; качества майора Мелвила — такой придирчивостью ко всем мелочам и техническим подробностям военной дисциплины, которая более приличествовала командиру батальона, чем тому, кто собирается командовать армией; воинский дух Фёргюса был настолько проникнут его планами и политическими интригами и так тесно переплетался с ними, что сам он больше походил на мелкого владетельного принца, чем на воина. А полковник Толбот во всех отношениях являл собой идеал английского офицера. Вся его душа была отдана служению королю и родной стране; он не хвастался своими теоретическими познаниями, как барон, не гордился знакомством со всеми практическими мелочами, как майор, и не применял своих знаний для осуществления честолюбивых планов, как предводитель Мак-Иворов. Добавим, что это был человек с широкими познаниями и развитым вкусом, хотя и сильно окрашенным теми предрассудками, которые так свойственны англичанам.
