Время от времени она задумывалась, неужели же это и есть ее судьба. Девушка нередко повторяла, что не знает, чем заняться в жизни. Но у нее не было свободы выбора. Врачом стать не могла; торговать шерстью ей не очень нравилось; оказаться в рабстве у мужа и детей не хотела, но и никогда не мечтала об участи красильщицы. Коли уж начала, обязана справиться, но Керис точно знала — это не ее судьба.
Сначала, однако, ей удалось добиться лишь коричневато-красного и бледно-розового цветов. Вышедший же наконец нужный оттенок алого после сушки на солнце и стирки полинял. Попробовала красить дважды, но результат улучшился незначительно. Красильщик сказал — правда, поздно, — что пряжа лучше удерживает краску, чем тканое сукно, а шерсть еще лучше; это положительно сказалось на оттенке, но не на прочности цвета.
— Красить можно научиться только у мастера, — несколько раз повторил Питер.
Керис понимала, что так считают все. Аббат Годвин изучал медицину по книгам, которым сотни лет, и прописывал лекарство, даже не взглянув на пациента. Красильщик даже не пытался получить алый цвет. Одна Мэтти принимала решения на основании того, что видела сама, а не опираясь на признанные авторитеты.
Как-то поздним вечером Алиса, скрестив на груди руки и надув губы, долго наблюдала за сестрой. Когда в углах сада собралась тьма, светильник бросил на ее недовольное лицо красный отсвет.
— И сколько же денег отца ты уже потратила на все эти глупости? — спросила она.
Керис подсчитала:
— Семь шиллингов за крапп, фунт за квасцы, двенадцать шиллингов за сукно — итого тридцать девять шиллингов.
— Боже милостивый!
Испытательница и сама испугалась. Это больше годового заработка большинства горожан.
— Да, много, но заработаю больше.
Алиса рассердилась:
— Ты не имеешь права вот так тратить деньги отца.
— Не имею права? У меня есть его разрешение, чего же еще?
— Он стареет. Голова уже не та.
Керис изобразила удивление.
— Да в порядке у него голова, намного лучше, чем у тебя.
— Ты разбазариваешь наше наследство!
— Ах вот ты о чем! Не беспокойся, заработаю тебе денег.
— Я не собираюсь рисковать.
— Ты и не рискуешь. Рискует отец.
— Он не может бросаться деньгами, которые перейдут нам.
— Скажи ему это сама.
Алиса, потерпев поражение, ушла, но Керис вовсе не настолько была уверена в своих силах, как старалась показать. Может, у нее вообще ничего не получится. И что они тогда с отцом будут делать?
Рецепт, который девушка наконец нашла, оказался удивительно прост: унция краппа и две унции квасцов на три унции шерсти. Сначала испытательница кипятила шерсть в квасцах, затем добавляла в котел крапп и уже не кипятила вторично. Дополнительно она вливала лимонную воду. Керис не верила своим глазам. Успех превзошел все ожидания. Получался ярко-красный цвет, почти как итальянский. Красильщица ждала, что он полиняет и еще больше испортит ей настроение, но цвет не изменился ни после сушки, ни после стирки, ни даже после сукноваляния.
Дочь Эдмунда передала рецепт Питеру, и под ее неусыпным контролем он использовал все оставшиеся квасцы для покраски двенадцати ярдов сукна лучшего качества в одном из своих гигантских котлов. Когда сукно сваляли, Керис наняла ворсовщика удалить слабые нити особым растением — ворсовальной шишкой, и поправить небольшие изъяны.
Наконец девушка отправилась на ярмарку Святого Жиля с рулоном чудесного ярко-красного сукна. Когда молодая торговка расстелила его, к ней подошел мужчина и спросил с лондонским выговором:
— Сколько вы хотите?
Дорогая, но не броская одежда — значит, богат, но не знатен. Стараясь, чтобы голос не дрожал, Керис ответила:
— Семь шиллингов за ярд. Это лучшее…
— Нет, я имею в виду — за всю ткань.
— Здесь двенадцать ярдов — значит, восемьдесят четыре шиллинга.
Покупатель ощупал ткань.
— Не такого плотного переплетения, как итальянская, но неплохо. Я дам вам двадцать семь золотых флоринов.
Флорентийские деньги находились в обращении, так как в Англии не было своих золотых монет. Стоимость одного флорина равнялась примерно трем шиллингам, тридцати шести серебряным английским пенни. Лондонец предлагал купить всю ткань на три шиллинга меньше, чем девушка получила бы, торгуя в розницу. Но Керис чувствовала, что покупатель не намерен торговаться всерьез, иначе назвал бы более низкую цену, и ответила, удивляясь собственной дерзости:
— Нет. Я назвала свою цену.
— Ну что ж, ладно, — с готовностью отозвался он, подтвердив ее предположение.
Суконщица нервно смотрела, как он доставал кошелек, и секундой позже держала в руках двадцать восемь золотых флоринов чуть покрупнее серебряного пенни, на одной стороне которых был изображен покровитель Флоренции Иоанн Креститель, на другой — флорентийский цветок. Она решила проверить одну монету и положила ее на весы, чтобы сравнить с образцом, что дал для этой цели отец. Флорин лондонца оказался хорошим.
— Спасибо, — пробормотала Керис, не веря успеху.
— Я Гарри Бакалейщик с Чипсайд в Лондоне, — представился покупатель. — Мой отец — самый крупный торговец тканями в Англии. Если у вас есть еще этот алый, приезжайте в Лондон. Мы купим все, что сможете привезти.
— Давайте ткать все! — предложила Керис отцу, вернувшись домой. — У тебя осталось сорок мешков шерсти. Мы сделаем из нее красное сукно.
— Большое дело, — задумчиво ответил тот.
Дочь не сомневалась, что все получится.
— Ткачей много, все они бедные. Питер не единственный красильщик в Кингсбридже — научим обращаться с квасцами остальных.
— Как только секрет станет известен, все этим займутся.
Суконщица понимала, что отец прав, обдумывая возможные препятствия, но ей не терпелось.
— Ну и что. Пусть тоже заработают.
Однако Эдмунд не собирался за здорово живешь ввязываться в сомнительное предприятие.
— Если такой ткани появится много, цены упадут.
— Но они долго будут падать. Пока дело перестанет быть прибыльным, много воды утечет.
Олдермен кивнул:
— Это верно. Но сколько ты сможешь продать в Кингсбридже и Ширинге? Здесь не так много богачей.
— Тогда поеду в Лондон.
— Ну что ж. — Суконщик улыбнулся. — Настроена решительно. Хороший план. Хотя даже если бы он был плохим, у тебя, наверно, получилось бы.
Отец тут же отправился к Марку Ткачу и договорился с ним еще на один мешок. Медж согласилась взять бычью упряжку Эдмунда и четыре мешка шерсти и проехаться по соседним деревням в поисках ткачей. Но остальные члены семьи несильно обрадовались. На следующий день к обеду пришла Алиса. Когда сели за стол, Петронилла заявила брату:
— Мы с Алисой считаем, что ты должен изменить свое мнение относительно производства сукна.
Керис надеялась услышать от отца, что решение уже принято и обратного хода нет, но тот мягко спросил:
— Вот как? И почему же?
— Ты рискуешь всем до последнего пенни, вот почему!
— Сейчас почти все рискуют. У меня полный склад шерсти, которую я не могу продать.
— Но в результате то, что плохо, может стать ужасным.
— Я решил использовать этот шанс.
— Это непорядочно по отношению ко мне! — воскликнула Алиса.
— Почему?
— Керис тратит мою долю наследства!
Лицо Эдмунда потемнело.
— Я еще не умер, — отчеканил он.
Заслышав знакомые интонации, Петронилла прикрыла рот рукой, но Алиса не поняла, что отец уже рассвирепел, и двинулась напролом:
— Нужно думать о будущем. Почему Керис позволяется тратить то, что принадлежит мне по праву рождения?
— Потому что пока тебе ничего не принадлежит, а может, и не будет принадлежать.
— Ты не имеешь права выбрасывать деньги, которые перейдут мне.
— Детям не следует указывать отцу, что ему делать со своими деньгами! — рявкнул Суконщик, и Алиса присмирела.
— Я не хотела тебя обидеть.
Эдмунд поворчал. Дочь не очень старательно извинилась, но отец не умел дуться долго.
— Давайте-ка обедать и не будем больше об этом говорить, — подвел он черту, и Керис поняла, что прошел еще один день, а ее затея не провалилась.
После обеда она пошла предупредить Питера Красильщика о большом количестве работы в ближайшие дни.
— Невозможно, — развел он руками.
Это крайне изумило девушку. Питер, конечно, угрюм, но до сих пор всегда выполнял ее просьбы.
— Не бойтесь, вам не придется все красить самому, — принялась уговаривать она. — Какую-то часть работы я отдам другим.
— Дело не в крашении, а в сукновалянии.
— А что такое?
— Нам запретили самим валять сукно. Аббат Годвин ввел новое правило. Мы обязаны теперь использовать сукновальню аббатства.
