— О господи, моё сердце разорвётся от горя разлуки с тобой, но теперь я уже не смогу убедить отца, когда он говорит таким тоном, возражать бессмысленно, я знаю это, Генри. Но, боже мой, как мне горько, — она опустилась на стул и уткнулась в колени, — идите, вам нужно делать свои дела, я сейчас успокоюсь.
Генри вышел, ему действительно, многое предстояло сделать ещё.
Следующий день был суетным и шумным, как все дни сборов в любые времена. Когда к полуночи все уже успокоились, Генри вышел на ночную прохладу, столь редкую в этих местах и присел на каменную скамью. Ночной воздух Индии это удивительная смесь пряных, щекочуших обоняние, запахов, которые, кажется, источает сама земля. Генри вдыхал аромат и с тоской думал о том, что наступающее завтра разлучит его с любимой на целых восемь долгих месяцев. Тихие шаги и шорох платья отвлёк его от грустных мыслей.
— Как хорошо, что вы здесь и мне не пришлось разыскивать вас, — услышал он голос любимой. — Виола, жизнь моя, почему вы не спите? — Генри встал и шагнул к девушке.
— Я долго ждала, пока все угомоняться в конце концов, давайте пройдёмся, эту ночь я хочу быть с вами, — тихо прошептала Виола и пошла вперёд.
Генри понял, что скрывалось за этими словами. Его душа ликовала от осознания того, что он искренне любим самой прекрасной девушкой на свете. Шевельнулось в душе смущение, но разве в этом возрасте, когда душа становиться трепетной бабочкой от любви, ктото думает о приличиях?
Территория консульства была довольно большой по тем меркам. Деревья, посаженные здесь больше полувека назад первыми переселенцами, из маленьких черенков превратились в высокие стройные, уносящие свои ветви высоко в небо. Наши влюблённые говорили обо всём, кто из нас не ходил также под луной и не мечтал о будущем?
— Генри, проводите меня в мою комнату, — попросила Виола.
Осторожными шагами они прошли по коридору. Виола приоткрыла дверь, оглянувшись по сторонам, взяла Генри за руку и повлекла за собой в темноту комнаты. Щёлкнула дверная задвижка и жаркие губы девушки осыпали поцелуями лицо Генри. Не в силах сдерживать природу, он прижал к себе любимую и страстное желание обладать друг другом захлестнуло обоих. Правил, женское достоинство, как сохранить все эти общепринятые нормы, когда только любовь, светлое истинное чувство владеет всем твоим существом!
Лишь сладострастный трепет чувства,Любовь — талантливый художникЛюбовный пыл и нежный вздох,Раскрасит буйством красок жизньЛюбовь — великое искусство,Где каждый день с другим не схожийКто испытал его, тот смогЛишь потому, что ты любим.Понять, сколь мир прекрасен,И захлебнувшись наслажденьемДуша поёт, пульс учащён,В обьятиях любви земнойИ взор любимых чист и ясен,Ты упиваешься забвеньемКто видел это, тот спасён.Навек утратив свой покой.
Только отблеск свечи был единственным свидетелем волшебства любви. В его таинственном свете полуприкрытые глаза Виолы блестели от счастья. Жар сплетённых тел, слившихся воедино. Нежный шопот страсти. Всеполгащающая любовь, которая уносила их души в заоблачное простарнство вечного наслаждения. Поцелуи и ласки до исступления, когда, кажется, не хватает воздуха, ты задыхаешься от истомы и всё тело, словно натянутый нерв, готовый вот-вот лопнуть от захлестнувшей неги. И вот, сотни тысяч солнц ослепляют тебя, взрываются в тебе, разнося свой жар в каждую частичку плоти. Это маленькая смерть, но восхитительная, прекрасная и страстно желаемая. Ты перестаёшь существовать, растворяясь разумом, сердцем и телом в безграничном пространстве Вселенной под именем ЛЮБОВЬ.
Ранним утром большой кортеж покидал территорию консульства. Генри возглавлял отряд охраны, хотя чувствовал сердцем, что в ней нет необходимости. Он провожал ту единственную, страстно любимую девушку, которая сегодняшней ночью стала его женой перед Богом и Мирозданием.
Прощание было мучительным. Как им хотелось броситься в объятья друг друга, снова прижаться, ощутить близость любимого человека! Глаза в глаза, рука в руке! Что может быть горше, чем долгая разлука с только что обретённым счастьем? Но неотвратима минута расставания! Виола поднималась по трапу, не в силах отвести взгляда от любимого, остановилась на палубе. Едва сдерживая рвущиеся наружу рыдания, она, до боли в суставах, схватилась за поручни ограждения, обрамлявшие палубу. Она увозила с собой частичку души Генри и такую же частичку своей оставляла с ним.
«О, как блажен покой, покой души и чувств.Ты тогда не страдаешь, не грустишь, а просто смотришь на других.Другие живут в любви, любовь горит, как восход,всё ярче, ярче разгораясь.Неужели покой будет всю жизнь?И о непонятной любви мне не расскажет никто?Не жди её, она сама придёт.Придёт, как тихий сон в ночиты тогда узнаешь сметенье, счастье души.И, увы, навсегда покинет тебя прежний покой»
«Моя, только моя, эта разлука маленькая часть той огромной жизни, которую мы проживём с тобой. Ни моря, ни океаны, ни земли, ни какие расстояния не разделят нас. Я всегда буду рядом, верь мне, ты сможешь это почувствовать,» — думал Генри, гладя вслед судну, уносящему на далёкую родину его возлюбленную.
Вернувшись в консульство, Генри поднялся в кабинет к полковнику. Юрсковский сидел за столом и что-то писал.
— Господин полковник, судно отправилось в путь. Все пассажиры спокойны, — отрапортовал Генри.
— А все ли? — поднял голову Юрсковский, — мне кажется, одна из них пребывает в состоянии чудовищной тоски. Вы так не думаете?
Полковник встал и подошёл к Генри вплотную, глаза в глаза. Несколько секунд многозаначительного молчания двоих мужчин было гораздо многословнее, чем все объяснения мира вместе взятые. Полковнику был очень симпатичен этот юноша, его рассуждения, образ мыслей, тот внутренний стержень, надёжность и ещё что-то такое, чего нельзя было объяснить словами, но вызывающее уважение, были реальностью. «В нём собрано всё лучшее, что может вмещать в себя человеческое существо, но он попрал основы морали и что мне теперь делать? Одна половина меня как мужчины и отца должна возненавидеть его за это, но в тоже время другая прекрасно всё понимает. Но как снять со счетов принципы и устои общества? Ведь должно же быть терпение и благочестие! А что есть благородство — тяжкое бремя или, всё-таки, необходимая норма человеческих отношений?» думал полковник. Ему понравилось, что Генри не отводил взгляд.
— Я абсолютно убеждён в душевной уравновешенности всех. Как человек чести, я прекрасно понимаю, кем вы меня считаете, и, тем не менее, открыто заявляю о серьёзности своих намерений. Неблаговидность моего поступка очевидна, но в моём благородстве вы можете не сомневаться. Я безмерно виноват перед вами лишь в том, что обманул ваше доверие и слишком ускорил процесс нашего будущего родства, которое и без того было предопределено. Я видел это по вашему отношению ко мне и не теряю надежды, что и теперь оно не изменится. Для каждого мужчины девушка его мечты выглядит, как мать его детей. Я люблю вашу дочь, люблю всей душой и убеждён в ответном чувстве с её стороны. Именно сейчас я прошу руки вашей дочери, — Генри всем своим видом показывал спокойствие и откровенность.
— Ваша речь весьма тронула меня, юноша. Дочери рождаются у мужчин для того, чтобы напомить сколько хлопот он доставил своим родителям в детстве и юности Не скрою, я взбешён вашей нездержанностью и хотя вы и моя дочь в равной степени виновны перед богом, но во все времена, большая часть ответственности всегда лежала на мужчине. Я рад, что не ошибся в вас, но помните, «за минуту можно увидеть человека, за один час можно прникнуться к нему уважением, за день его полюбить, но нужна целая жизнь, чтобы забыть его» — полковник кивнул головой, давая понять, что разговор окончен.
— Я прошу вас разрешить мне сегодня выйти в город, мне необходимо встретиться с одним человеком. Прошу вас, пока не спрашивайте меня о причинах, после этой встречи я передам вам предмет нашей с ним беседы.
— Извольте, но будьте осторожны, я не доверяю жителям окрестностей. Помните, вы теперь в ответе не только за себя, но и за ту, чья душа трепещет от переживаний за вашу персону. Идите и возвращайтесь скорее.
Генри отдал честь и вышел из кабинета полковника. Как бы там нибыло, после вчерашних событий осторожность не мешала и Генри переоделся в гражданскую одежду. Он вышел за ворота консульства и, обогнув его вокруг, пошёл по узенькой пыльной улочке. Он без труда нашёл жилище Шалтира, ему казалось, он уже бывал здесь, но когда-то давно, возможно, в одной из жизней. Само здание практически не отличалось от остальных, но от его стен веяло величием таинства. Только Генри хотел постучать в дверь, как услышал голос:
