– Кроны красивые, тебе так мила их тень...
– Видишь, что и ты можешь быть мудрым, Баудолино? Если б не кроны, мы не могли бы сесть и беседовать о Боге, если б не лес, мы никогда бы не познакомились, и это было бы наизлейшим из зол.
Она произнесла это как чистую, простую истину, но Баудолино ощутил, что у него опять колет грудь, притом не мог и не желал выказать свое содрогание.
– Ну а тогда объясни, как могут многие быть хорошими, по крайней мере в определенной степени, если они заболевание Уникума?
– Видишь, и ты можешь быть мудрым, Баудолино? Ты говоришь: в определенной степени. Невзирая на ошибку, определенная часть Уникума остается в каждом из нас, мыслящих созданий, и даже в каждом из других созданий, начиная с животных и кончая мертвыми телами. Все, что окружает нас, населено богами: растения, семена, цветы, корни, источники. Каждый из них, страдая оттого, что он – дурное подражание Божию помыслу, желал бы снова объединиться с ним. Мы должны восстановить гармонию противоположностей, должны помочь богам, должны оживить эти искры, этим воспоминания об Уникуме, что покоятся погребенные на днище нашей души и во всех в мире вещах.
Целых два раза Гипатия проронила, что прекрасно ей быть рядом с ним. Баудолино расхрабрился, понял, что может приезжать еще.
Однажды Гипатия стала рассказывать, каким способом они оживляют искры Божий во всех вещах, дабы вещи симпатически соотносились с чем-то более совершенным нежели они, не непосредственно с Богом, но с наименее распространившимися его эманациями. Она повела его на край озера, на берегу там росли подсолнухи, а на воде кувшинки.
– Видишь гелиотроп? Поворачивает голову за солнцем, его ищет, ему молится, и обидно, что ты пока не умеешь слышать, как шуршит раздвигаемый им воздух целый день, пока он описывает круг. Ты расслышал бы хвалебный гимн! Взгляни на кувшинку. Открывается при восходе солнца, вся себя подставляет зениту и захлопывается, когда солнце садится. Кувшинка восхваляет солнце, раздвигая венчик, как мы раздвигаем и сдвигаем губы во время молитвы. Эти цветы живут в симпатии со светилом и тем самым сохраняют частицу его могущества. Действуя на цветок, воздействуешь на солнце, а умея воздействовать на солнце, получаешь возможность на него влиять, а через солнце ты сочетаешься с чем-то, что живет в симпатии с солнцем и еще совершеннее, чем оно. Но это происходит не только путем цветка, возможны другие пути, через камни или через животных. В любом из них обитает малый бог, который желает сочетаться, через более мощных, с праначалом. Мы обучаемся с детства применять мастерство, которое позволяет нам воздействовать на главных богов и восстанавливать утраченные узы.
– Как?
– Несложно. Научаемся переплетать все вместе: камни, травы, ароматы, совершенные и богоподобные, образовывая... ну как бы выразить... симпатические сосуды, где сосредоточена сила многих начал. Знаешь, цветок, камень и даже единорог, все имеют божественные черты, но поодиночке не могут взывать к главным богам. Наши смеси воспроизводят, благодаря мастерству, сущности, к которым желательно воззвать, умножают мощь каждого элемента.
– Ну а что потом, когда вы к главным богам воззвали?
– Погоди, мы в самом начале. Нас обучают быть посредницами между тем, что вверху, и тем, что снизу, мы доказываем, что возможно восходить обратно течению эманации Бога, хотя бы на немного; мы доказываем природе, что такая возможность есть. Верховная задача, это, однако, не сочетать подсолнух с солнцем, а сочетать нас самих с праначалом. Тут начинается аскеза, то есть восхождение. Сначала мы научаемся вести себя достойно, не убиваем живых созданий, стараемся распространить гармонию на существа, окружающие нас, и, делая это, мы можем возбудить повсюду затаенный жар. Видишь эти стебли? Они пожелтели, опали. Я могу потрогать их, заставить снова колебаться, заставить чувствовать все то, что они забыли. Гляди, вот понемногу они опять обретают свежесть, как будто только проклюнулись из земли. Но и этого недостаточно. Чтоб оживлять эти стебли, достаточно усовершенствовать натуральные свойства, обострить зрение и слух, укрепить тело и память, достичь легкости в учении и тонкости обхождения путем частых омовений, очистительных церемоний, гимнов, молитв. Следующий шаг вперед – развивать мудрость, силу, умеренность и праведность, тем приобретаются освящающие свойства: пробуем рассоединять душу и тело, учимся взывать к богам... не говорить о богах, как древние философы, а действовать на них, вызывать дожди волшебными шарами, ставить обереги против землетрясений, испытывать прорицательное великомочие треножников, оживлять статуи, преобразуя их в оракулов, заклинать Асклепия для исцеления больных. При этом очень важно стеречься, чтобы боги не овладевали нами, ибо это приведет к смущению и волнению, то есть к удалению от Бога. Учимся заклинать, сохраняя полное спокойствие.
Гипатия взяла Баудолино за руку, и он не шевелился, не тревожил струящуюся теплоту. – Баудолино, может, ты по моим словам подумал, будто я так же преуспела в аскезе, как мои старшие сестры... Знал бы ты, до чего я пока что несовершенна. До нынешних пор я сбиваюсь, приводя в соответствие розу с той вышнею силой, которая дружественна ей! Вдобавок, видишь, я пока еще много разговариваю. Знак, что я недостаточно умудрилась. Благовеличие достигается молчанием. Но я разговариваю так много, потому что здесь ты, а тебя следует вразумить, если я вразумляю подсолнухи, почему мне не вразумлять тебя? На следующей ступени совершенства мы научимся обходиться без слов, хватит прикосновения, ты все поймешь. Как подсолнух. – Она смолкла и погладила подсолнух. Потом, так же молча, погладила по руке Баудолино и спросила после этого: – Чувствуешь?
Назавтра она рассказывала о молчании, насаждаемом ги-патиями, с тою целью, поясняла она, чтобы и он перенял это качество. – Нужно создавать вокруг себя полное спокойствие. Так мы приходим к одиночеству, удаленному от всего прежде думанного, воображавшегося и ощущавшегося; так мы находим мир и покой. Мы не почувствуем ни гнева, ни желания, ни боли и ни счастья. Мы выникнем из нас самих, захваченные абсолютным одиночеством и глубокой тишью. Не поглядим ни на красивое, ни на доброе, оказавшись по ту сторону красоты, по ту сторону собрания добродетелей, как для введенного в святая святых остаются позади изваяния богов и он зрит уже не образы, но Бога. Нам не понадобится уже заклинать посредственные силы. Превзойдя их, мы превозмогли их недостаток; в том тайнике, в том сокровенном и заклятом месте мы превышаем все роды богов, иерархии Эонов, они в нас остаются только памятью об излеченном зле бытия. Это и будет конец пути, освобождение, разрешение от уз, побег того, кто наконец одинок, к Одиночеству. В этом возврате к абсолютной простоте мы ничего уже не сможем видеть. Только славу мрака. Освобожденные от души и от рассудка, мы досягнем выше царства разума, в благоговении почием там, подобно восходящему солнцу, с замкнутыми зеницами станем созерцать солнце света, станем пламенем, темным пламенем той тьмы, и путем огня совершим восхождение. И вот именно тогда, оказавшись у истоков реки, доказав не только самим себе, но и богам и Богу, что против течения можно подниматься, мы излечим мир, уничтожим зло, умертвим смерть, развяжем узел, в котором запутались пальцы Демиурга. Мы, Баудолино, назначены вылечить Бога, именно нам было поручено его спасение; мы возвратим, через собственный экстаз, все сотворенное в самое сердце Уникума. Мы дадим Уникуму силу совершить тот великий вздох, который ему позволит вновь поглотить все зло, некогда им выдохнутое.
– Вы это умеете? Какой-нибудь из вас удалось?
– Мы стараемся суметь, мы готовимся уже много веков, чтобы хоть одна смогла суметь. С детского возраста всем нам понятно, что не требуется, чтобы все мы совершили подобное чудо. Достаточно, если однажды, может быть, и через тысячу лет, одна какая-нибудь из нас, одна благоизбранная, достигнет момента верховного совершенства, в котором почувствует себя единым целым с собственным праначалом, тогда чудо и совершится. Тогда, показав, что из множественности страждущего мира возможно возвращение в Уникума, мы возвратим Богу мир и упование, усилим его, дабы смог опять собраться в собственном центре, дадим ему энергию, чтобы наладил ритм собственного дыхания.
Глаза сверкали, кожа ее разгорячилась, руки почти дрожали, голос стал умоляющим: она просила Баудолино тоже поверить в откровение. Баудолино подумал, что хотя Демиург и натворил ошибок, но существование этого создания превращало мир в пьянящее место, блистающее всеми совершенствами.
Он не устоял, осмелился взять ее руку и коснуться поцелуем. Она содрогнулась от неизведанного ощущения. Сказала: – И в тебе обитает какой-то бог... – Закрыла лицо руками и Баудолино услышал удивленное: – Я утеряла... я утеряла апатию...
