Но Рубинчик не успел встать навстречу своему гостю — оглушительный удар кулаком по уху сбил его с койки на пол камеры. От неожиданности он упал как-то на бок, на плечо, больно, даже не успев выставить руки навстречу бетонному полу. И еще не придя в себя от шока, ощутил, как Барский завернул ему руки за спину и защелкнул наручники у него на запястьях и на щиколотках ног. А потом жестко ухватил за волосы и поволок из камеры в коридор. Боль в черепе была нестерпимой, Рубинчик, мыча от боли, пробовал встать на ноги чтобы помочь движению и ослабить боль от вырываемых волос, однако сделать это в наручниках не удавалось.
В коридоре кто-то из охранников пытался не то остановить Барского, не то помочь ему тащить Рубинчика, но Барский рявкнул на него: «Прочь! С дороги!», — и сам, в одиночку выволок Рубинчика, как колоду или мешок с костями, из тюремного барака. И, не останавливаясь, стащил, отбивая ему ребра, по мокрым от дождя ступеням крыльца к открытой задней дверце своей служебной «Волги». Тут, продолжая одной рукой держать Рубинчика за волосы, он второй рукой ухватил его за штаны, спустившиеся без ремня на бедра, и буквально зашвырнул на заднее сиденье машины. А сам сел за руль.
— Распишитесь вот здесь, товарищ полковник! — просительно подскочил к нему молодой лейтенант — дежурный по охране, держа в руках книгу регистрации заключенных.
— Это мой подследственный!
— Я знаю, товарищ полковник. Просто для порядка. Что вы его забрали.
Барский наспех расписался и дал газ. «Волга» вылетела в открытые ворота тюрьмы и свернула направо, к Белорусскому вокзалу.
Рассветная Москва была пуста и заштрихована сырым осенним дождем, только у винно-водочных магазинов уже стояли группки первых страждущих.
Не доезжая вокзала, Барский вымахнул на мокрый Ленинградский проспект и погнал на северо-запад, в сторону, совершенно противоположную центру города, где расположен КГБ. Мимо метро «Динамо», где он читал стихи Анне Сигал… Мимо метро «Аэропорт», где живет диссидентствующая еврейская элита… Мимо Северного речного вокзала, с которого он отплывал с Андроповым на «Михаиле Шолохове»… Все дальше и дальше от Москвы… Вот уже кончились жилые массивы пригородов… Вот вдоль шоссе пошла густая багряная лесополоса с еле заметными грунтовыми съездами, уходящими к Химкинскому водохранилищу… Почти не тормозя, Барский свернул на один из таких съездов и, подпрыгивая на ухабах, углубился в лес. Он слышал, как у него за спиной Рубинчик свалился с сиденья на дно машины, но даже не повернул к нему головы. «Дворники» метались по мокрому от дождя лобовому стеклу машины. Сузив бешеные глаза и цепко ухватив руль, Барский на третьей скорости гнал ревущую «Волгу» по узкой и скользкой лесной дороге. В просвете меж деревьями показалась серая гладь воды. Барский резко нажал тормоз, машина юзом скатилась с дороги к воде. Он вышел из машины, ладонью утер вспотевшее лицо, огляделся. Вокруг было тихо и безлюдно. Только холодный осенний дождь шуршал по жухлой листве да тихо урчал форсированный двигатель гэбэшной «Волги». Ломая спички, Барский закурил. Потом — на всякий случай — обошел ближайшие кусты. Но в них не было ни грибников, ни рыбаков, ни палаток туристов. Да и откуда им взяться в такой дождливый будничный день?
Чуть остыв, Барский уже спокойней подошел к машине, сделал последнюю затяжку, затоптал сигарету носком казенного офицерского ботинка и открыл заднюю дверцу машины. Ухватив Рубинчика, валявшегося на дне машины меж передними и задними сиденьями, за ворот пиджака, Барский выволок его наружу, поставил на ноги, прислонил спиной к машине и сказал:
— Стой, сволочь! Стоишь?
Рубинчик стоял под дождем.
— А теперь смотри на меня. Ты знаешь, кто я?
Рубинчик молчал.
— Знаешь, сволочь! Ты думал, я буду с тобой торговаться, да?
Рубинчик кивнул.
— Ага! Сейчас! — усмехнулся Барский и вдруг изо всей силы ударил Рубинчика ботинком в пах.
Удар был такой, что Рубинчик с открытым в безмолвном крике ртом, переломившись, как складной нож, рухнул лицом в лужу.
Барский рывком вздернул его за шиворот, попробовал выпрямить, чтобы снова поставить на ноги, но Рубинчик не выпрямлялся, инстинктивно поняв цель Барского и пытаясь плечами, всем корпусом и даже головой прикрыть свой пах.
— Стоять, сволочь!
Но Рубинчик не стоял, валился на землю. Только удар кулака снизу в челюсть выпрямил его и бросил на спину, открыв Барскому доступ к цели. И Барский снова ударил ботинком в это проклятое место.
— Вот тебе торг! — И, уже не пытаясь поднять Рубинчика, стал бить его ногами — не спеша, деловито, целясь тяжелым, мокрым и грязным ботинком только в пах, только в пах, только в пах. — А такую торговлю хочешь?… За Олю!.. За Анну!.. За маму!.. За Седу Ашидову!.. За Таню с зимника!.. За всех, кого ты имел этим хреном, сволочь!..
Рубинчик не кричал, у него не было на это сил. Удары Барского катали его по мокрой земле до тех пор, пока он не свалился в воду, а ботинок Барского уже не мог достать его с прежней силой.
После этого Барский, уже сам промокший до нитки, снова достал из кармана сигареты и, поглядывая на Рубинчика, закурил, присев на бампер своей машины. Рубинчик недвижимым кулем лежал в воде. Прикрывая сигарету от дождя, Барский курил, глядя на свою жертву. Тело Рубинчика, не шевелясь, мокло в воде, дождь заливал его закрытые глаза и открытый рот. Барский отшвырнул сигарету, достал из кармана кителя ключи от наручников, вошел в воду по щиколотки, наклонился над Рубинчиком, расстегнул наручники на его руках и ногах и, размахнувшись, забросил их далеко в воду. Потом, не оглядываясь, вернулся к машине, сел за руль и, надрывая форсированный двигатель, выкатил из грязи вверх по береговому откосу. И уехал.
Часть V
Расплата
53
В начале октября Москву покусывают ночные заморозки, а к концу месяца снежные метели уже выстилают путь русской зиме, как хороший мажордом ковровыми дорожками встречает хозяйку, вернувшуюся из заморских стран.
Однако мало кто обращает внимание на эти лирические знаки природы, потому что все население города занято предпраздничной суетой накануне годовщины Великой Октябрьской революции. В честь этой священной даты власти усиливают снабжение городов и весей продуктами и импортным ширпотребом, и люди спешат загрузить свои холодильники, балконы и кладовые всем, что родное правительство добыло за границей в обмен на нефть, газ, меха и истребители МИГ-24. Даже оппозиционные режиму диссиденты, евреи-отказники и уголовники, зная нетерпимое отношение Кремля к малейшему нарушению всенародного празднования 7 ноября, снижают свою активность и занимаются такой же, как все, заготовкой зимних припасов. А тем, кому подфартило именно в эти дни получить выездные визы, вообще не до лирики, им некогда бросить даже прощальный взгляд на покидаемую родину: они заняты нервозными сборами в дорогу, чтобы — согласно приказу ОВИРа и КГБ — очистить от себя эту страну до праздников.
Но у автора всегда есть время на несколько лишних строк, а потому давайте глянем на октябрьскую Москву 1978 года без предвзятости отъезжающих евреев и требовательности диссидентствующих интеллектуалов. Тем более что никто не знает, на чей вкус будущие историки и романисты будут сочинять историю России через сто или двести лет. Так давайте вынырнем на минуту из нашей истории и сверху, как в кино, оглядим Москву беглым панорамным взглядом. Что мы увидим?
Мы увидим ранние — уже в два часа дня — снежные сумерки, расцвеченные узорами неоновой рекламы. Огромная имперская столица набросила их на себя, как примадонна набрасывает на плечи концертную шаль, украшенную разноцветными блестками. Эти сумерки скрыли деловую суетность столичной канцелярщины, неизбежную в любом государстве, а еще через час-полтора они замедлят и мощный рабочий темп в сотнях министерств, комитетов, главков, трестов и управлений, с помощью которых Кремль руководит колоссом по имени «СССР». К этому времени Москва уже разослала приказы, инструкции и указания во все подчиненные ей «братские» страны, южные и восточные республики, города и провинции, испекла дневную норму московских булок и постановлений и завизировала в ЦК первые страницы завтрашней «Правды», из которой на следующее утро полчеловечества узнает, что в Кремле назначено считать правдой, а что — инсинуациями и происками империалистов. И после такого напряженного рабочего дня, насыщенного усилиями по обеспечению всемирного прогресса, пробуждения народов Африки, приобщения арабского мира и Афганистана к социалистическому пути развития, после оказания дружеской помощи валютой западным коммунистам и борцам за разоружение в Европе, оружием — партизанам Перу, Эфиопии, Анголы, Палестины, Никарагуа и военными советниками — красным кхмерам Камбоджи и зеленым фундаменталистам Ирака, а также после детальной разработки повышения урожайности картофеля в Сибири, надоя кумыса в Киргизии, улова рыбы в Охотском море, дальности полета межконтинентальных ядерных ракет и увеличения сроков автономного плавания атомных подводных лодок, — после тысяч таких столичных забот Москва к вечеру могла наконец позволить себе расслабиться, вздохнуть, припудриться первым снежком и — «с чувством глубокого морального удовлетворения» — отвлечься на заслуженный отдых.
