Писатель Лоринков выходит из спортивного зала бассейна «Динамо», где занимаются сплошь полицейские и сотрудники СИБа, чувствуя как приятно потяжелел бицепс. Мать переживает. Мне кажется, — шепотом говорит она жене, — он стал явно зависим от физических упражнений. Зато при деле. Лоринков безмятежно глядит прозрачную воду, здоровается с инструкторами по плаванию, любуется детьми, идущими друг за другом по дорожкам, словно воинские колонны, это значит, что уже осень, потому что летом на бассейне безлюдно. Писатель Лоринков в темно-синей — из-за пота, а вообще-то она бирюзовая, — майке стоит под огромным секундомером, и глядит, как белка соскакивает с сосны, нависшей над другим концом бассейна и сидит на бортике, пощелкивая зубами, к восторгу спортсменов. В зале Лоринков жмет руки двум невероятно вытянувшимся за лето мальчишкам, старший из которых надежда молдавского плавания, или наоборот, в любом случае они братья. Сыновья полицейского. Когда я вырасту, говорит один из них, буду спецназовцем, как отец, может даже на войну попаду… Попадешь, говорит обычно молчаливый Лоринков, вспоминая своих соотечественников. Заходит в душ. Воздевает руки. Господи, говорит он, спасибо тебе за то, что я есть, за то, что я дышу этим воздухом, за что я любуюсь этим великолепным, удивительным… Хорошо, в душевой никого нет, и можно не стесняться. Пост-тренировочная эйфория. Спасибо тебе за то, что я могу чувствовать тепло, благодарить Лоринков, за то, что могу чувствовать холод… и горячая вода вдруг отключается, и под ледяным потоком он говорит в потолок — эй, ну не настолько же чувствовать!
Павел Крянгэ, — министр обороны Республики Молдова, — несомненно сыграл заметную роль в бурных событиях приднестровской войны, пишет комендант города Тирасполя в 1992 году, полковник Бергман, и Лоринков, вдоволь насытившийся суконными и выспренне-кокетливыми воспоминаниями военных, позволяет себе передохнуть, и несколько недель не ходит в читальный зал Национальной библиотеки. Гуляет в парке. Папа, кричит сын, я построил на диване войну, но потом ее поломал. Лоринков давится водой из родника. Ему часто кажется, что сын знает, о чем он думает, но только сегодня это стало совершенно очевидным, и Лоринков застывает у воды, текущей из каменной плиты. Зачем сломал, сынок? Война это слезы, очень серьезно говорит тот. Верно, говорит Лоринков, война это плохо. Одно расстройство. Бабушка Четвертая плачет от радости, глядя на своего позднего сына, и ее приходят навестить в больнице муж и старшие дети. И наполню Землю народом твоим. Семья ширится.
78
Мой белый город, ты цветок из камня. Это про Кишинев 50-хх. После голода конца сороковых Кишинев оживает, строится, и каждый прочно занимает в нем свое место, вот, например, Пушкин. Бюст его, выполненный скульптором Опекушкиным, — и представляющий собой копию верхней части памятника поэту в Москве, — привезен в Бессарабию еще в конце 19 века, но лишь в 50-хх годах его переносят из дальнего угла парка в центре города в самую его середину. Пушкин становится центром Бессарабии. Гринвичем. Бюст окружают клумбами, и возле него фотографируются молодожены, поэт глядит на фонтан, бивший в Кишиневе до середины 2007 года, когда городское управление окончательно было разрушено. Географические координаты памятника — 47°1′30.39″, 28°49′42.97″ — добавляет система географического поиска в интернете, «Гугль-мэп». Памятнику Котовскому она отводит несколько другое положение — 47°0′48.6″N, 28°51′18.2″E. Бессарабский Робин Гуд, застреленный 6 августа 1925 года на пляже, по официальной версии — еврейским налетчиком из Одессы, — усаживается, не без помощи скульпторов, на коня, и выезжает в самое основание улицы Штефана Великого. Склонил голову. Памятник переживает даже волну национального самосознания, накрывшую молдаван в конце 20 века, ну, а в середине его Котовский самоуверен, тверд, и держит коня за узду так же крепко, как КПСС — кормило власти в стране. Раны Молдавии заживают. Голодающие вдоль проспекта становятся привидениями, раскулачивание забыто, и уже в середине шестидесятых обратно из Сибири тянутся кулаки. Многие остаются. Обиженные на земляков, торжественно дают себе слово не возвращаться в Молдавию, и об одном из таких сибирско-молдавских сел показывает репортаж аналитическая программа «Резонанс» по каналу «Молдова 1». Писатель Лоринков смотрит. Обычные молдаване. Пьют вино, плачут.
Памятник Лазо встает в самом центре района Ботаники. Молодой революционер глядит сверху на Долину Роз и железнодорожный вокзал, одна рука приподнята и повернута ладонью к земле, и ему сразу же приписывают фразу. Ша, братва, вы на Ботанике. Городской фольклор. Шинель Лазо распахнута. Лицо напряжено, он как будто обдумывает, как избежать смерти и паровозной топки. Поздно, Лазо.
Папа Первый становится заместителем редактора газеты «Молодежь Молдовы» и, внимание, корреспондентом, — да, внештатным, зато кого! — «Комсомольской правды». В двадцать-то с небольшим! Получает свою комнату в общежитии, и считает это достаточным для того, чтобы предложить Маме Первой подметать эту комнату и гасить в ней свет вечерами. Что, спросит она. Ну, в смысле, не хочешь ли ты стать моей женой, спросит Папа Первый и Мама Первая легонечко кивнет, брак одобрят многие коллеги Никиты. Не зазнался. Выбрал жену из трудящейся молодежи — Мама Первая после детдома обучилась на штукатура и повара — не стал гоняться за какой-нибудь важной дочкой. Заставляет Маму Первую поступить в институт, это факультет библиотечного дела, расположенный еще в старом здании, бывшем особняке купцов, в центре Кишинева. Переедет позже. Мама Первая ходит на учебу из общежития при Молдавском телевидении, покупает в подвале по Армянской вкуснющие пирожки с мясом и сыром на завтрак, и пьет вино с мужем после учебы, на ужин. Смотри, дорогая! Никита воскликнет, листая журнал «Наука самосознания» — беседа с каким-то индийским натурфилософом, и подписано — Григорий Котовский, если это псевдоним, то дурацкий, куда глядит редакция. Это не псевдоним. С йогом беседовал видный советский ученый, специалист по Индии, сын легендарного Григория Котовского, Григорий Котовский-младший. В шестидесятых он путешествует по Востоку. Приезжает на открытие памятника. Волнуется у моря людей под копытами бронзового коня. Начинает речь словами «в этот невероятно важный для меня день…», и редкие кишиневские старожилы обратят внимание на то, как, все-таки, Гриша похож на Гришу-старшего. Доживет до 21 века. В толпе стоит с гвоздиками и Бабушка Третья — губы ее поджаты еще выше, чем в 50-хх, а в 70-хх поднимутся совсем уж под нос, — с Дедушкой Третьим, но им до Котовского дела нет, просто вышли прогуляться, и показать себя людям. Дедушка Четвертый не выйдет из дому, плевать он на все, — кроме семьи, — хотел. Готовится к свадьбе. Выдать дочь замуж для молдаванина нелегкое дело, но он старается, так что Мама Вторая абсолютно счастлива, когда все проходит без сучка и задоринки, не считая, конечно, поведения родителей жениха. Папа Второй безразличен. Уже на следующий день он с супругой отбудет из Кишинева, и короткие толстые руки Бабушки Третьей — в пигментных пятнах — до него не дотянутся. Так он полагает. Мама Вторая в фате, локоны у нее вьются, отчего она напоминает барышень девятнадцатого века, в которых влюблялись такие, как Пушкин. Сердца Бабушки Третьей это не смягчает. Дедушка Третий произносит часовые тосты-речи. Бабушка Третья всхлипывает, и бормочет себе под нос, — но достаточно громко, чтобы ее услышали, конечно, — что-то про молдаван, охмуривших ее мальчика. Дедушка Четвертый с глупой улыбкой замирает на ступенях загса, ему все равно, свое дело он сделал — дочь родил, выкормил, руку дочери передал, а дальше играет тот, кто получил пас. Бабушка Четвертая в янтаре. Папа Второй и Мама Вторая замирают, глядя на нас с фотографии, молодые и полные надежд, как вся Молдавия шестидесятых. Кожа невесты удивительно хороша и нежна и у нее невероятно яркие, зеленые глаза, и это видно на фотографии. Цвет входит в моду. Так что Папа Первый и Мама Первая тоже заказывают цветные фотографии со своей свадьбы, которую отмечают не очень широко — все-таки молодые оба сироты, — и старший коллега Никиты, пустив слезу, бьет себя в грудь и обещает, что весь коллектив «Молодежи Молдовы» заменит им родителей. Папа Первый улыбается. Он уже получил предложение от газеты куда престижнее, — «Независимой Молдовы», — просто не хочет пока расстраивать уже седых коллег по молодежному изданию своими чрезмерными успехами. После свадьбы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
