«Тридцатьчетверки» и «исы», «тигры» и «фердинанды», легкие машины и бронетранспортеры перемешались между собой. Танковый клубок, втягивая в себя с дорог все новые и новые силы, смердя дымом и кровью, жил своей страшной жизнью пока на одном месте… Стороны надеялись на победу.
Самолеты и со звездами, и с крестами на крыльях оказались над танковым муравейником бессильными — летчики не могли разобраться, кто есть кто. Казалось бы, из безвыходного положения воздушные разведчики нашли выход — они увидели дороги, идущие к полю танкового сражения, и догадались, что результат контрудара танковой армии зависит от притока свежих сил к врагу с юга. По их предложениям, на основе добытых ими разведывательных данных штурмовики сосредоточили свои усилия на районе, из которого враг черпал новые силы. Но понимание этой истины недолго было односторонним достоянием. Командование группы армий «Юг» поняло, что только тот, кто перережет дорожные артерии, может рассчитывать на успех. Теперь уже не дерущиеся танки, а боеприпасы, бензин и резервы на дорогах стали главными объектами для авиации.
Несмотря на сложную погоду, воздушные бои вспыхнули с новой силой. Бои шли за право быть хозяином неба. И вскоре фашистская авиация уступила. Истребители Воронежского фронта воздушными заслонами «перегородили» небесные пути на север самолетам с крестами на крыльях, изолировали танковое сражение и свои коммуникации от воздействия вражеской авиации. Штурмовики и бомбардировщики сосредоточили свои силы на фашистских тылах. Для врага дороги сделались труднопроходимыми днем. Ночи же были короткими.
Мельник, похоронив в братской могиле у линии фронта стрелка, вернулся в полк. Потери полка за его отсутствие не позволили ему ощутить радость встречи с товарищами. Среди стольких несчастий его собственные «синяки», полученные им при вынужденной посадке, и объяснение в дивизии потеряли для него всякое значение. Общие успехи оборонительного сражения на земле не облегчали боль уграт, которая иссушила кожу на его скуластом лице, прорезала ее новыми морщинами в углах губ и вокруг глаз, то иногда лихорадочно загорающихся от внутреннего напряжения, то уходящих в себя в глубокой задумчивости.
С личным Фрол Сергеевич справился быстро. И опять заботы о готовности людей к боям, анализ результатов вылетов, получение и подготовка пополнения, ремонт самолетов, представление к наградам и письма родителям погибших захватили все его время и думы без остатка. Партийная работа, как и жизнь в ее многогранных проявлениях, не могла ограничиваться догматом инструкций и определенным временем. Успех в бою — радость, смысл и содержание их работы. Но разве он мог смириться с тем, что из последнего пополнения погибло два экипажа, даже не успев встать на партийный и комсомольский учет. И если бы не их оставшиеся документы, то долго бы пришлось выяснять личности погибших. Людей послали сразу в бой из-за острой необходимости. Но это не умаляло вины секретаря парткома и его личной вины как воспитателя и руководителя.
Челышев был очень обеспокоен действиями молодых летчиков из группы Мельника. В их ошибочных поступках он видел свою вину: «Не рассказал, не показал, не научил». Никто и никогда не может гарантировать, что ведущего не собьют. А получилось еще хуже: комиссара подбили и сбили заместителя. Может, у него перед атакой истребителей уже был поврежден самолет или самого ранили, поэтому он, оставшись командиром, и не управлял «илами». «У семи нянек» дети остались без присмотру: от впереди идущей группы оторвались, а сами не знали, что делать. Если бы не шел замыкающим Осипов, быть еще большей беде.
Возникшую ситуацию они не раз обсуждали с Мельником после его возвращения в полк. В попытке бегства от «мессеров», в желании выскочить вперед ведущего из-под атаки они не видели у молодежи полного стремления прикрыться чужой спиной.
Для того чтобы струсить и воспользоваться подлостью для собственного спасения, нужно было, прежде всего, понимать бой, знать, где и когда опасен враг. Без знания динамики боя, без определенного опыта нельзя прикинуться непонимающим или неумеющим дурачком. В поведении оставшихся без командиров летчиков скорее всего можно было усмотреть растерянность — они не знали, как им защищаться. В них ожил присущий всему живому инстинкт самосохранения, который требовал уходить подальше от опасности и «командовал» рукой, дающей обороты мотору, — скорость уводила от «смерти». Растерянность и паническое состояние их на первых порах привели к «неподчинению» Осипову.
И чем больше командир и замполит думали о происшедшем и анализировали потери полка, тем яснее им виделась недостаточная подготовка прибывающей молодежи. Особенно плохо было с воздушными стрелками: пополнение ими шло от случая к случаю. И чтобы как-то ликвидировать их недостачу, приходилось в спешном порядке готовить для этого оружейников, на место которых опять-таки нужны были люди. Обстановка требовала срочных мер, и Челышев решил создать у себя полковую школу, а для ее комплектования воспользоваться незаконным методом: самому набрать добровольцев из какого-нибудь маршевого батальона, направляемого к фронту…
Вокзал в Валуйках жил в напряженном прифронтовом ритме. Для каких-то составов это была последняя станция в движении на запад и первая перед обратным путешествием в тыл. Для других — очередная, может быть, даже не названная остановка. Поезда, состоящие из теплушек и платформ, разгружались и загружались, приходили, уходили и проходили.
Лейтенант Цибуля, человек покладистый и общительный, выполняя деликатные поручения командира полка по «подбору кадров», постучался в дверь с табличкой «Военный комендант» и, услышав негромкое «да-да», решительно шагнул навстречу воле случая.
— Товарищ майор! Докладывает лейтенант Цибуля. У меня письмо от командира полка до вас!
Немолодой, начавший седеть офицер вопросительно посмотрел на стоящего перед ним летчика. Не торопясь, взял бумагу из протянутой руки.
— Товарищ майор, я зараз волнуюсь.
— Волнуетесь? — Он понял, что «для вас», «до вас» летчику одинаково, он украинец. — Если так, то пакет, видимо, лично вас касается?
— Не только меня, — всего нашего полка.
— Вот как! Интересно…
Майор отдал Цибуле удостоверение личности. Показав ему жестом на стул и, устроившись за столом, занялся пакетом.
Цибуля был доволен. Первый этап он выиграл. Однако чтение затягивалось, и от этого росло в нем напряжение, появилось беспокойство от мысли, что вдруг майор что-нибудь не так поймет, не как им надо, и тогда будет трудно с ним разговаривать. Скажет «нет» и отрежет. Он тут привык принимать решения и ни перед кем не отчитываться. К власти ведь тоже привыкают…
Майор начал читать письмо в третий раз, и это немного успокоило Цибулю. «Снова стал читать, значит, не хочет просто отказать. Думает, а это уже неплохо. Могут появиться положительные шансы если не у него, то где-то в другом месте, и может быть, он сам их и подскажет…»
— Интересную задачку предложил мне решить ваш командир. Только ведь это безобразие с его стороны. Мне он предлагает превышение полномочий. Он хочет нарушить установленный порядок получения пополнения. Но первым, если не преступником, то нарушителем буду я.
— Товарищ майор! Мне неведомы ваши законы и полномочия, но положение у нас безвыходное. Людей нет. Летаем самоуком. Оружейники сами самолеты готовят на вылет и сами летают за стрелков. Устали, с ног валятся, а польза от них и в воздухе не очень какая выходит…
— Это почему же? Оружие знает, значит, стрелять умеет.
— Дело не только в оружии. Их учить воздушному бою надо, тактике, маневру. А до этого руки не доходят. Получается по пословице: «Скупой дважды платит, а лежачий два раза робит». Только рассчитываемся кровью и сбитыми самолетами, которые снова надо на заводе делать.
— Ну ладно, лейтенант! Хорошо просишь, от сердца твой разговор идет. Какие тебе больше специалисты подойдут?
— Пулеметчики, и лучше, чтобы уже воевавшие. Кто смерть видел и снова на фронт идет — не испугается.
— Пусть будет по-вашему. Пойдем к формирователям маршевых команд. Дам им разрешение на выбор тебе двадцати человек. Правда, придется посидеть. Ведь их тоже, пулеметчиков-то, да еще желающих в авиацию, не сразу найдешь… Агитировать сам будешь, только не очень громко. Беседуй тихонько с двумя, пятью человеками, чтобы не афишировать дело.
…Цибуля охрип и обалдел от многократно «повторяемых одних и тех же фраз, но дело вперед продвигалось медленно. День заканчивался. Надежд на выполнение поручения оставалось все меньше.
Согласившихся ехать с ним в полк набралось пока только семь человек Поэтому, получив для беседы новых людей, он сейчас хотел во что бы то ни стало их убедить.
