— Ну, делитесь тут, — говорит Ленька и берет себе два арбуза. — Мы пошли!..
— Возьмешь арбуз домой? — спрашивает он около забора Динку.
— Вот, — говорит Динка. — Я боюсь… Скажут еще, что он краденый.
— Ну, я на утес занесу! Завтра придешь, будем угощаться! — говорил Ленька.
Динка нехотя идет домой.
— Пообедаю и выйду, — обещает она.
Глава пятьдесят пятая
ТРЕВОЖНЫЙ ВЕЧЕР
На другой день Динка снова тащит своего друга на баштан. Ей нравится уважение, с каким встречают его мальчишки, нравится, как Ленька делит добычу, отдавая большую часть на «обчество» и оставляя себе один-два арбуза; Динке нравится в веселой компании погружать свой нос в сахарную красную мякоть и, захлебываясь соком, глядеть, как из-за арбузных половинок блестят черные, карие, голубые и зеленые глаза. Но, возвращаясь к обеду домой, она вдруг серьезно сообщает:
— Я, наверное, уже объелась. Лень, потому что у меня в животе что-то ходит большими ногами.
— Да ну? — пугается Ленька. — Говорил, не ешь много.
— Ты ничего не говорил…
— Еще заболеешь теперь! — волнуется Ленька.
— Нет, я не заболею. Я просто пересплю это время.
— Ну, так не выходи после обеда, ложись спать! Динка соглашается. Она действительно так переполнилась арбузным соком, что даже щеки у нее лоснятся и нос стал розовый, как у поросенка.
— Ты ничего не ешь, Диночка… Может, тебе нездоровится? — спрашивает мама.
— Нет, мне очень, здоровится, — отвечает Динка и обводит взглядом все лица за столом.
«Это им всем нездоровится», — думает она, замечая необычную бледность матери, втянутые щеки Кати и окаймленные голубоватой тенью глаза Алины. О Мышке и говорить нечего — Мышка стала похожа на пестик внутри цветка. Никич и тот совсем засушился к концу лета. А говорят, что на даче люди поправляются… Вот так поправились, нечего сказать! Ей и жалко всех, и почему-то смешно. Но когда взрослые молчат и хмурятся, то смеяться нельзя. Нельзя и рассказывать что-нибудь. Катя сразу закроет рот одним словом: «Прекрати!»
Ладно. Динка с трудом дожевывает свою котлету и вылезает из-за стола.
На Волге гудит пароход. Катя вскидывает глаза на Марину и тихо говорит:
— Уже шесть часов…
Марина кивает головой, молча катает по скатерти хлебный шарик.
Никич двигает седыми бровями и, откашлявшись, глухо бросает в сторону;
— Теперь уж так или иначе…
Алина быстрым, тревожным взглядом окидывает лица взрослых и вытягивает из воротника шею, как будто ей душно.
— Кто-нибудь должен приехать, мама? — звонким голоском спрашивает Мышка.
— Нет, почему же? Сегодня не воскресенье, — отвечает мать.
Но голос Мышки прерывает тягостное молчание за столом.
— Теперь уж на дачах посвободнее стало. Многие в город переехали, говорит Никич.
— Да. И на пароходе заметно меньше пассажиров, — вставляет Марина.
— Осень… — жестко и холодно бросает Катя. И все глаза устремляются в сад, на пожелтевшие верхушки деревьев, на покрасневшие кусты и цветные мохнатые астры на клумбе. Осень — это длинные, тягучие дожди и холодный ветер. А сейчас еще тепло, и над садом летают белые пушинки, и листья еще изо всех сил цепляются за свои ветки…
— Бабье лето… — уточняет Никич.
У Алины делается несчастное лицо: скоро начнутся занятия в гимназии, а мама еще ничего не говорит о переезде в город. Да и как можно сейчас говорить об этом… Словно грозная туча нависла над их домом; Алина чувствует это в каждом слове, в каждом движении взрослых… Ее не обманешь. Не обманешь и чуткую Мышку.
— Катечка, — прижимаясь к плечу тетки, тихонько говорит она, — ты, может, с кем-нибудь поссорилась? Ты обиделась на что-нибудь, Катечка?
— Нет, Мышка, не беспокойся, — ласково отвечает Катя, принуждая себя улыбнуться. — Откуда ты взяла?
— Я так… — вздыхает Мышка, не зная, что сказать. Одна Динка не беспокоится. Все уже пережито ею: и тяжелый заговор молчания, и круглое одиночество в отсутствие Леньки, и мучительные страхи, и гнетущее беспокойство за Марьяшку, и разлука с Линой… Динка знает теперь, что мысли могут одолеть человека, если позволить им разыграться, да еще если не просто думать, а все свое думанье представлять себе в лицах, с разговором и разными житейскими мелочами, убеждающими в полной действительности надуманного. Эге! Она этого больше не допускает, выработав несколько простых приемов, вроде «Карла и Клары», а то и просто вскакивает, бегает, поет, повторяет себе в защиту:
«Ничего, ничего! Головешка-бомбежка! Я тебе придумаю! Я тебе придумаю!»
Хозяина она тоже больше не боится. С тех пор как Вася плотно завалил его камнями и вполне убедился сам, что он «убит в лучшем виде», образ этого человека с злодейской бородой куда-то совсем исчез и забылся…
А взрослые — сами по себе. И дела у них свои. Приедет Костя, наговорит что-то, а потом они сидят вот так, как сегодня за обедом… Конечно, Костя жених, а с женихами всегда морока, и конца ей, видно, нет. Одного Динка с Мышкой уже выгнали, так не успели оглянуться, как Малайка сделался женихом и увез Лину, а теперь Костя… Динка любит и Костю и Малайку, но где-то глубоко в душе у нее затаилось чувство обиды против них, особенно после отъезда Лины. Вон как они делают нехорошо! Себе одному взял Малайка Лину, пустая стоит кухня, и не к кому прибежать Динке, некому пожалеть ее…
Девочка сидит в гамаке и, отягощенная арбузным соком, лениво решает вопрос, лечь ей спать или пойти к Никичу постругать что-нибудь, сделать себе тоненький острый ножичек. Давно уж не работает с ними Никич, изленился совсем, днем спит… И никто ничего не говорит ему. Правда, он давным-давно не берет в рот водки. Поэтому, может быть, и Катя с ним дружит, и Костя часто ходит к нему в палатку поболтать. Заважничал Никич. А сегодня и вовсе сидит целый день на террасе с Катей; уже давно и мама приехала, а он все сидит… Может быть, мама хочет одна побыть со своими детьми… может, она хочет почитать им книжку или поговорить, о папе…
Динка вдруг чувствует непреодолимое желание уткнуться головой в колени матери, слушать ее голос, прижиматься лицом к ее нежным рукам.
«Пойду подговорю Мышку, и вместе скажем: «Посиди с нами на крылечке, мама!»
Но где Мышка? Куда она залезла со своей книгой? Читать сейчас уже поздно, сумерки окутывают сад, скоро в комнатах зажгутся лампы… Давно-давно мама не играла на пианино и дядя Лека не пел под ее аккомпанемент…
Динка потихоньку подходит к террасе, но на дорожке появляется Алина. Она в своей коричневой форме, только без передника и без белого воротничка, такая строгая и скучная, как учительница.
— Алиночка, давай попросим маму посидеть с нами на крылечке! — заискивающе говорит Динка.
Но в глазах Алины появляется искренний испуг.
— Ты с ума сошла! — восклицает она, и лицо ее делается еще строже.
— Почему я сошла с ума? Мы же сидели раньше. Сумасшедшие, что ли, были? — обиженно, ворчит Динка. Но Алина, против обыкновения, не сердится.
— Диночка, — мягко говорит она, — лучше бы ты легла спать. Смотри, какие тучи на небе… Мышка уже пошла в свою комнату… Хочешь, я попрошу се рассказать тебе на ночь сказку?
До ночи еще далеко, но с Динкой можно все сделать, если обращаются с ней по-хорошему. Она доверчиво берет за руку старшую сестру.
— Пойдем, если хочешь… Я лягу спать, а Мышка пусть рассказывает, покорно говорит она.
Алина приводит ее в комнату. Мышка сидит на подоконнике и читает.
— Уже темно читать, — говорит Алина. — Уложи лучше Динку и расскажи ей сказку.
Мышка со вздохом прячет под подушку книгу. Алина уходит. Динка медленно раздевается, долго возится с лифчиком.
— Жил-был один царь… — присев в ногах ее постели, начинает Мышка.
— Подожди со своим царем, я еще ноги не вымыла! — сердито обрывает ее Динка. Мышка не Алина, на нее можно и поворчать.
— Жил-был один царь… — снова начинает Мышка, видя, что сестренка уже вытерла ноги полотенцем и залезает в кровать.
