От внимания Ирвинга не ускользнуло то обстоятельство, что сейчас, когда он зажат в узком тоннеле, Безмолвная запросто может перерезать ему горло и он не в состоянии оказать ей сколько-либо серьезного сопротивления.
Ирвинг выполз из лаза полностью, затащил следом за собой кожаную сумку и поднялся на колени, а потом на ноги. Поскольку пол снежного дома был заглублен относительно уровня снега и льда снаружи, Ирвинг мог встать во весь рост в центре купола, и над головой у него еще оставалось несколько дюймов. Он осознал, что снежный дом, снаружи казавшийся всего лишь светящимся сугробом, на самом деле сложен из вытесанных блоков спрессованного снега, в высшей степени хитроумно установленных с наклоном внутрь.
Ирвинг, получивший образование в лучшем артиллерийском училище военно-морского флота и всегда обнаруживавший способности к математике, сразу обратил внимание на верхнюю спираль снежных блоков, каждый из которых имел чуть больший наклон внутрь по сравнению с предыдущим, и на центральный, замковый блок свода, втиснутый на место сверху. Он увидел крохотное – не более двух дюймов в поперечнике – вытяжное отверстие дымохода рядом с замковым блоком.
Как математик, Ирвинг сразу понял, что в разрезе купол имеет форму не правильного полукруга (купол круглой конструкции непременно рухнул бы), а скорее цепной линии, то есть кривой в виде подвешенной за два конца цепи. Как мужчина, Ирвинг понимал, что изучает купольный свод, снежные блоки и хитроумную конструкцию жилища для того только, чтобы не пялиться на голые груди и плечи леди Безмолвной. Решив, что он дал женщине достаточно времени, чтобы прикрыться меховыми одеяниями, он снова посмотрел в ее сторону.
Она так и не прикрыла грудь. По контрасту с белым амулетом ее смуглая кожа казалась еще смуглее. Темные глаза, напряженно-внимательные и любопытные, но не враждебные, по-прежнему смотрели на него немигающим взглядом. В руке Безмолвная по-прежнему сжимала нож.
Ирвинг шумно выдохнул и присел на покрытый паркой снежный помост, расположенный напротив спального места эскимоски.
Он впервые осознал, что в снежном доме тепло. Не просто теплее, чем в морозной ночи снаружи, не просто теплее, чем на выстуженной жилой палубе «Террора», но по-настоящему тепло. Он уже начинал потеть в своих многочисленных жестких, грязных свитерах и прочих поддевках. Он видел капельки пота на светло-коричневой груди женщины, находящейся всего в нескольких футах от него.
Снова с трудом отведя глаза в сторону, Ирвинг расстегнул шинель и осознал, что свет и тепло исходят от маленькой жестянки с парафином, по всей видимости украденной эскимоской с корабля. Он моментально устыдился последней своей мысли. Да, верно, это была жестянка с «Террора», но без парафина – одна из сотен пустых банок, которые они выбрасывали в огромную мусорную яму, выкопанную всего в тридцати ярдах от корабля. И горел в ней не парафин вовсе, а какой-то жир – не китовый, судя по запаху… может, тюлений? С длинного куска сала, привязанного к концу свитого из кишок или сухожилий шнура, свисавшего с потолка прямо над горящим светильником, в жестянку капал растопленный жир. Ирвинг сразу увидел, что, когда уровень топлива в банке понижается, фи тиль, скрученный, похоже, из прядей якорного каната, становится длиннее, язычок пламени поднимается выше, продолжая растапливать сало, и банка снова наполняется жиром. Хитроумное приспособление.
Жестянка из-под парафина являлась не единственным артефактом в снежном доме. Над самодельным светильником и чуть в стороне от него находилась затейливая конструкция из четырех ребер, похоже тюленьих (как леди Безмолвной удалось поймать и убить тюленя?), воткнутых вертикально в снежную полку, выступающую из стены, и соединенных между собой сложным переплетением жил. К ней была подвешена одна из больших прямоугольных консервных банок Голднера – очевидно, тоже подобранная на мусорной свалке близ «Террора» – с пробитыми по верхним углам дырками. Ирвинг сразу понял, что висящая низко над огнем банка с успехом заменяет кастрюлю или чайник.
Леди Безмолвная так и не прикрыла грудь. Амулет в виде белого медведя слегка колебался в такт ее дыханию. Она продолжала пристально смотреть на Ирвинга.
Молодой лейтенант прочистил горло.
– Добрый вечер, мисс… гм… Безмолвная. Прошу прощения, что вторгся к вам… без приглашения… – Он умолк.
Она вообще моргает когда-нибудь?
– Капитан Крозье кланяется вам. Он попросил меня заглянуть к вам, чтобы узнать… э-э… как ваши дела.
Ирвинг редко чувствовал себя настолько глупо. Он был уверен, что, несмотря на многие месяцы, проведенные на корабле, девушка не понимает ни слова по-английски. Соски у нее, невольно заметил он, встали торчком от короткого дуновения холодного воздуха, сопровождавшего его появление в снежном доме.
Лейтенант вытер пот со лба. Потом снял рукавицы и перчатки, вопросительно склонив голову к плечу, словно испрашивая позволения у хозяйки дома. Потом он снова вытер покрытый испариной лоб. Просто уму непостижимо, как сильно нагрелось маленькое помещение под снежным куполом от огня единственного самодельного светильника.
– Капитан хотел бы… – начал он и осекся. – Ох, черт возьми.
Ирвинг залез в свою кожаную сумку и извлек оттуда галеты, завернутые в старую салфетку, и судочек с джемом, завернутый в прекраснейший азиатский шелковый платок.
Он протянул оба свертка Безмолвной дрожащими – непонятно почему – руками.
Эскимоска не пошевелилась.
– Пожалуйста, – сказал Ирвинг.
Безмолвная моргнула два раза, убрала нож под свои меха, взяла маленькие свертки и положила рядом с собой на ледяное ложе. Она по-прежнему лежала на боку, приподнявшись на локте, и сосок ее правой груди почти прикасался к шелковому платку.
Ирвинг опустил взгляд и осознал, что тоже сидит на толстой шкуре, постеленной на узкую снежную скамью. «Откуда у нее вторая шкура?» – подумал он, но сразу же вспомнил, что более семи месяцев назад она получила в свое пользование парку своего спутника – седовласого старого эскимоса, который скончался на корабле, смертельно раненный выстрелом одного из людей Грэма Гора.
Женщина развязала сначала старую камбузную салфетку, не выказав никаких эмоций при виде пяти завернутых в нее галет. Ирвинг провел немало времени, выбирая наименее источенные долгоносиком галеты, и почувствовал себя слегка уязвленным тем, что его старания остались неоцененными. Развернув второй сверток, с маленьким фарфоровым судком, сверху залитым воском, эскимоска поднесла к лицу китайский шелковый платок – с затейливыми узорами ярко-красного, зеленого и синего цвета – и на мгновение прижала к щеке. Потом отложила в сторону.
«Все женщины одинаковы, везде и повсюду», – пронеслось в уме у Джона Ирвинга. Он осознал, что при всем своем богатом опыте сексуального общения с молодыми женщинами он никогда еще не испытывал столь сильного чувства… интимной близости… как сейчас, когда сидел самым невинным образом при свете самодельного светильника с этой юной аборигенкой.
Когда леди Безмолвная подцепила пластинку застывшего воска и увидела джем, она снова вскинула взгляд и уставилась на Ирвинга. Казалось, она пытается прочесть его мысли.
Он неловко изобразил жестами, как она намазывает джем на галеты и ест их.
Эскимоска не пошевелилась. И не отвела от него пристального взгляда.
Наконец она подалась вперед и вытянула правую руку, словно пытаясь достать до него. Ирвинг слегка отшатнулся, но в следующий миг понял, что она тянется к маленькой нише в стене – к узкой выемке, вырубленной в одном из ледяных блоков, – в головах снежного ложа, покрытого меховыми одеяниями, на котором он сидел. Он сделал вид, будто не заметил, что ее собственное меховое покрывало соскользнуло ниже, и постарался не пялиться на ее свободно болтающиеся груди.
Женщина протянула Ирвингу что-то бело-красное, пахнущее дохлой и уже подтухшей рыбой. Он понял, что это еще один шмат сала – тюленьего или какого другого, – который хранился на холоде в ледяной нише.
Он взял у нее сало, кивнул и продолжал неподвижно сидеть, держа шмат обеими руками над коленями. Он понятия не имел, что с ним делать. Может, он должен отнести его на корабль, чтобы вытапливать из него жир для своего собственного светильника?
Губы Безмолвной слегка дрогнули, и на мгновение Ирвингу показалось, будто она улыбнулась. Она поднесла короткий острый нож ко рту и поводила лезвием вверх-вниз, словно собираясь отрезать свою полную нижнюю губу.
Ирвинг смотрел на нее, по-прежнему держа в руках мягкий кусок сала и кожи.
Громко вздохнув (Ирвинг почти забыл, что даже без языка молодая женщина все же в состоянии издавать некоторые звуки), Безмолвная снова подалась вперед, взяла у него шмат сала, поднесла к своим губам и отрезала от него ножом несколько тонких ломтиков, каждый раз пропуская короткое лезвие между белыми зубами прямо в рот. Она прожевала, а потом вернула Ирвингу сало с полоской эластичной тюленьей кожи (теперь он был почти уверен, что это тюлень).
