Она густо покраснела и жарко зашептала Дантону прямо в ухо, обхватив его одной рукой за шею, другой прикрывая рот, словно кто-то мог их увидеть и прочитать все по губам.
— Вы такой храбрый, сэр! Я чуть не умерла от страха, это же подсознание, оно враждебно к superego[14], сон разума и чудовища! А вы нисколечко не испугались, вот совсем нисколько, а там был такой кошмар, а вы с ружьем, это же не просто ружье, это защитный механизм, да господибожемой, это же практически невозможно, такой контроль, это почти никто не умеет…
Джо, ошарашенный таким напором, почти ее не слушал, ощущая, как ее ресницы щекочут ему висок, ощущение было странное, но совершенно умопомрачительное. Внезапно он понял, что она уже давно перестала говорить, но не отстраняется, а продолжает смотреть на него сбоку, и ее лицо было совсем близко, ближе, чем полагалось правилами приличия. И глаза у нее были определенно зеленого цвета. Джо вдруг подумал, что не знает, как ее назвать. Не «Гувер» же или «рядовой» в самом деле. «Мерида» тоже не то, а уж «Мерд» тем более.
— Рид! — Тихо позвал Дантон.
У Гувер дрогнули в улыбке губы, она явно вспомнила о Риде Ридчардсе.
— Да?
— Иди сюда.
— Нет. Я не могу.
Дантон, справедливо решив, что тогда сможет он, одним ловким движением, позаимствованным из основ дзюдо, посадил ее к себе на колени. Гувер крепко зажмурилась, словно ожидая, что сейчас произойдет что-то страшное, но ничего не происходило, и она несмело обняла Джо за шею, прижавшись щекой к его виску.
— Вас так долго не было, сэр! — Тихо прошептала она.
— А ты меня ждала?
— Ага. — Призналась Гувер. — Ага, еще как.
Что на это ответить, Джо не знал, поэтому просто обнял ее еще крепче и закрыл глаза, проваливаясь в блаженство. Сердце принялось колотиться, как бешеное, сладко подкатило к горлу.
— Мы же никому не скажем, да? — Спросил он.
— Никому. — Откликнулась Мерида, прикасаясь теплыми губами к уголку его глаза, потом к скуле, потом к щеке. — Кому какое дело?
— Рид?
— Да?
— А Солджер?
— Что Солджер?
— Что у тебя с ним?
Гувер резко отстранилась и толкнула его в грудь, но Дантон держал крепко. Тогда она гневно уперла руки в бока.
— Мы, по-вашему, Ланнистеры, что ли?!
— В смысле?
— Он мой брат, ты, долбанный извращенец!
— Правда? — Выдохнул Джо так счастливо, что Мерида густо покраснела. — Поцелуй меня быстро.
— Фу, нет! Я не целуюсь с извращенцами! Пустите меня немедленно!
— Теперь уж точно нет!
Рэйчел Прайд молча стояла в дверях и смотрела ни них, никем не замеченная, потом тихо вышла и села за стол, подперев голову руками. Через десять минут входная дверь хлопнула, уехала Гувер. Еще через пять спустился Дантон. Выглядел он также как и всегда, и если бы Рэйчел лично не застала его за поцелуями с бывшей подопечной, то ничего бы и не смогла заподозрить. Джо прошелся по кухне, открыл холодильник, вытащил бутылку молока и пачку печенья, насыпал в большое блюдо, залил молоком, и с довольным видом перемешал получившуюся бурду.
— Дантон.
— Что? — Промычал снайпер с набитым ртом.
— Что ты творишь?
— Эй, я же тебя не угощаю! И я еще не забыл, как ты во время беременности анчоусы джемом мазала!
— Она же несовершеннолетняя, Джо.
Дантон отложил ложку и прищурил глаза.
— Это Рене несовершеннолетняя. А она… может, ее шлепнут через год, а может, меня. Прикажешь рискнуть?
— Прикажу вообще к ней не приближаться.
— К счастью, это не в твоей компетенции. И даже вякнуть об этом никому не смей, иначе…
Он так сильно сжал ложку, что она согнулась. Таким обычно добродушного Дантона Рэйчел еще не видела, и внезапно как-то четко осознала, что он элитный киллер, заваливший чертову тучу людей. Но все равно он был даже вполовину так страшен, как…
— Джо, она… ты не думал, почему ее поручили мне? Она… она как Лакс. Она хуже, чем Лакс.
— А знаешь, как это бывает? — Вдруг задумчиво сказал Дантон, помешивая неаппетитно выглядящий коктейль. — Как люди срываются? В самоубийство, в преступления, в безумие? Они просто однажды переходят черту, за которой все дозволено и ничего нет. И все. И чтобы этого не случилось, их просто надо к этой черте не пустить. Они могут сопротивляться, конечно, потому что им очень хочется туда, где все можно.
— Доусон? — Полувопросительно-полуутвердительно сказала Рэйчел.
— Доусон. — Прикрыв глаза, подтвердил Дантон.
— И что у тебя было? Безумие, преступление или самоубийство?
— Не важно. Важно только, чтобы ты держала язык за зубами, Рэйч.
— Ты ей ничем не поможешь.
— Да мы просто целовались! Не надо разводить из-за этого панику. Если пересчитать всех женщин, с которыми я целовался, не хватило бы цифр.
— Дантон!
— Брось изображать из себя святошу. Можно подумать, я не знаю, чем ты занимаешься с психами, к которым тебя подсылают. Если тебе так хочется, я к ней вообще больше не прикоснусь.
— Дантон, это правда?
— За кого ты меня принимаешь? Неужели ты думаешь, что я буду гоняться за этой с цветочками и серенадами после Татьяны? Да она просто ее бледная тень.
— Не можешь забыть Михайлофф? — Сочувственно спросила Рэйчел. — Но это не повод замещать ее девушками с похожим типажом.
— Отстань, Рэйч, кем хочу, тем и замещаю. Всяко лучше, чем рука.
Он не был похож ни на ученого, ни на одержимого злодея. Совершенно нормальный парень со смышленым и даже простоватым лицом, густо покрытым веснушками. Веснушки были у него и на руках, и на шее, сколько выхватывал взгляд. Впечатление портили только слишком выделяющиеся сиреневые глаза. Он открыто и приветливо улыбнулся ей.
— Ты пришла. Я рад тебя видеть.
Гувер молча села рядом с ним на парковую скамейку и принялась разглядывать играющих на траве детей. Целая куча маленьких рыжих детей. И их матери, такие же рыжие. От них рябило в глазах.
— Я тоже долго привыкал. — Засмеялся Моритц, глядя на ее замешательство.
Как-то не вязался он с тем образом, что она успела нарисовать в воображении. И уж точно не ассоциировался с отцом. С другом, братом, парнем, однокурсником. С таким она могла бы дружить или встречаться.
— Не смущайся. — Тепло сказал он. — У подсознания нет родственных связей, есть только инстинкт размножения.
— Вот об этом я и хотела поговорить. Об инстинкте размножения, из-за которого ты хочешь меня убить.
— Я не хочу тебя убивать. — Серьезно сказал Моритц. — Я люблю тебя и горжусь тобой, ты мое лучшее творение, моя кровь, моя дочь.
— Адель тоже твоя дочь, а ей ты выжег мозги.
