и строгать доски, замерять место для причала, вбивать сваи. Они работали все светлые сутки, и по вечерам местные жители наблюдали за этими сосновниками, этими гениями из лесной страны, подобно тому, как народ смотрит на уличных художников – робко, молчаливо, на почтительном расстоянии, чтоб его нельзя было ни оделить улыбкой, ни попросить помочь.
Лишь дети рискнули подойти поближе, среди них – приятели «из-за фьорда» – Магнус с Верхнего Обвала и Гест с Нижнего Обвала, первый из-за близорукости, второй – из чистого плотницкого интереса. Обоих отпустили на Косу, и они каждый вечер переплывали на лодке через глубину. Гест привык к возне своего отца-земляночника с досками, и она ему нравилась, особенно если ему самому давали поплотничать, потому что душа у мальчика лежала к осязаемому миру. Но все это заделывание щелей выглядело таким убогим по сравнению с тем, что делали эти норвежские плотники-боги. Они носили инструменты на себе спереди в специальных фартуках, их карманы топорщились от гвоздей, – а как они держались – боже мой! – без суетни, с достоинством, и волосы у них были сверхсветлые, а руки тяжелые и мощные, – просто с ума сойти! Передний из них вгонял четырехдюймовый гвоздь в доску ровно с трех ударов.
Как самые преданные фанаты, мальчишки постепенно приблизились к сцене и в конце концов оказались на ней. И вот, не успели пареньки с Обвалов и глазом моргнуть, как оба стали подручными, а зарплатой для них были лишь обпилки досок, которые им позволялось подобрать и увезти с собой за фьорд по вечерам. Постепенно Лауси стал ждать их с таким же нетерпением, как новых стихов с юга страны. И однажды, когда Гест вечером пригнал овец, в загоне уже стояла новехонькая скамейка для дойки – блестящий пример того, какое влияние на эти края оказал набег «Аттилы». И хотя другу Магнусу в конечном итоге запретили туда ездить по причине опасности, которая могла исходить от завоевателей («А вдруг он древесных червей подцепит, кто знает, что там может оказаться в этой древесине?»), Гест каждый вечер переплывал фьорд на лодке, а потом светлой-светлой полуночью, крадучись, возвращался домой.
В сказке никто не устает.
Причал, помост, дом и склад. За удивительно короткий срок южная оконечность Косы стала образчиком формирующегося портового городка, а трио плотников – согласной музыкальной группой, передающей друг другу доски и бруски, один пилил, другой прилаживал, третий прибивал. Опоры, балки, доски, рейки – вот дом и готов.
Зато в первое же воскресенье они отложили работу и пошли в поселок, спросили, где здесь церковь: им просто необходимо сходить на богослужение. Мало кто понимал норвежский, и еще меньше было тех, кто находил в себе мужество рассказать все как есть. Люди предпочитали сделать глупое лицо, ведь жить без церкви и без всех связанных с нею формальностей было, в общем-то, приятно (хотя некоторые скучали по певческому искусству пасторши), но как только о церкви спрашивали, причем иностранцы, ситуация начинала выглядеть сомнительно. Выходит, мы совсем дикари? Почему здесь до сих пор не построили церковь, хотя с той поры, как сдуло старую, прошло полтора года? Богам-плотникам указали на пастора.
Преподобный Ауртни пригласил троицу в дом, представил трем пасторшам и попросил Халльдоуру поставить кофе и напечь блинов. Плотники-боги были великолепны со своими приглаженными бородами и в воскресной одежде, когда приняли приглашение сесть в лучшей гостиной Мадамина дома, – но приобрели слегка комичный вид, когда сели и положили свои грубосуставчатые руки на вязаную скатерть и завертели головами (а щеки у них были раскрасневшимися от работы), рассматривая подушечки и плюш. Самый младший и самый светловолосый из них уставился на Вигдис с выражением человека, который забыл, что такое женщины. Сусанна обреталась на верхнем этаже и стерегла маленькую крошечку счастья – полуторагодовалую Кристин Ауртнадоттир.
Преподобный Ауртни недавно слышал, как Лауси с Обвала объяснял приезжему, почему у них нет церкви, и попытался сейчас вспомнить эту забавную историю, а заодно и датский язык, в чем не обошелся без помощи жены, владевшей им в совершенстве. А Вигдис порой закатывала глаза, когда ей казалось, что он плохо обращается со словами, которые она подсказала ему, или сбивается в рассказе, который, как ей казалось, ему и не подобало излагать. К этому прибавлялось то, что умение рассказывать истории не относилось к числу талантов преподобного Ауртни. Изначальное объяснение поэта с Обвала звучало так:
«В нашем славном поселке нет церкви с тех пор, как наш дом Божий сдуло ветром с фундамента при самом сильном урагане, который был в нашей местности. Тогда Бог в удачный день призвал к себе своего лучшего человека, самого истово верующего во всей пастве, главного из «троих пророков», как прозывались самые богобоязненные люди в нашем фьорде, начитанные в Священном Писании настолько, что порой поправляли пастора в самый разгар мессы. И вот, Бог призвал одного из них к себе и решил оттранспортировать его до места назначения подобающим образом. Интересно заметить, что Сакариас, вероятно, единственный за всю историю христианства, сподобился такого погребения: в церкви, а не в гробу, и сейчас этот храм Господень стоит в целости и во всей красе на дне морском, а тело этого выдающегося пророка плавает там перед алтарем, словно палтус в саване. И этот необычный склеп окружен такой святостью, что акулы не решаются вплыть в него, даже через разбитые окна, а просто скрежещут зубами перед дверями от желания полакомиться мясом святого человека. По этой уникальной причине паства, к которой принадлежал Сакариас, чтит память об этом знаменательном событии и не спешит возводить новое здание, а ждет знака, когда можно предпринять следующий шаг. О местоположении новой церкви тоже много спорят: будет ли это надругательством над памятью святого, если поставить другую церковь на то место, где стояла та, и должна ли тогда эта церковь стоять «правильно», то есть алтарем на восток, а не на север, как прежняя. Оставшиеся в живых пророки уже вторую осень гадают по овечьим внутренностям во время забоя скота, но говорят, что им потребуется и третья, чтоб прийти к окончательному результату».
Так звучала байка Лауси, к которой сейчас решил прибегнуть пастор, потому как он не мог рассказать им правду: что по причине различных недоразумений и свойственной этой стране (хотя в чем-то и умышленной) безынициативности решение о строительстве церкви сейчас уже три полугодия не могло доплюхать до их местности морским путем вокруг Исландии. Но хороший рассказчик должен сам верить в свой вымысел, а преподобный Ауртни этого не мог, во всяком случае, трезвый и в присутствии жены, поэтому плотникам-богам было рассказано
