их дынями, и монголов. И пакистанцев, и моджахедов. А потом за холодные моря примется. За полярников да рижан. Финнов и пикилли-микилли… Силу надо иметь. И правильно, что жахнули по Белому дому. Жаль, в Клинтона не попали. А то разжирел в Вашингтоне на нашем сырье.
«Да здравствует 1 Мая — всемирный День лесоруба и плотника!»
«Ур-раааааа!!!»
«Да здравствуют Новые Указы — умные, хорошие, верные!» — «Урра-ааааа!»
«Да здравствует нерушимая дружба русских, татар, хохлов, жидов, чурок — всех тружеников нашей страны!» — «Ур-раааааа!!!»
Люди стекались к центру праздничными ручейками. Не столь полноводными, как в прежние годы, но все же… Чувствовался боевой задор и настрой на будущее. Наконец-то определены цели, даны ясность и гарантия. Флагов и транспарантов поменьше. Не успели, и не надо. И цвета красного не видать. Тоже наелись. Больше — зеленый. Не-е, не мусульманский. А в виде веток, листьев и отдельных деревьев. Лес, значит, праздник. Те, кто физически в состоянии, и целые стволы несли, и не только приезжие, но и городские. Из парков и садов.
Один из таких праздничных ручейков вытекал со стороны Кутузовского. Никто из демонстрантов не удивился треску вертолетного двигателя, да и сама белоснежная птица, летевшая от Минского шоссе, — блестящие винтовые плоскости так тщательно вписывались в атмосферу праздника, что ей махали, кричали, поднимали стаканы, завидовали, жалели, что не они там, наверху.
«Президент» вместе с силовиками и новым начальником охраны тоже готовился к празднику. Через несколько минут он должен взойти на Мавзолей. Поприветствовать народ, обратиться с речью. Вчера ее записали. Колобков произнес. Надо только в такт его задушевным словам открывать и закрывать рот. Телевизионщикам дан строгий приказ. Держать оратора на дальнем плане, ближе не брать. Нечего баловать народ, есть фотографии. И в газетах, и в журналах. Испугались, напечатали. Куда ж денутся?
— А где Колобков? — вдруг спросил «Президент».
— Не знаю, — сказал Руслан. — Не объявлялся. На что он сейчас?
— Быть должен здесь. Рядом. Мало ли что? Пленка оборвется. У них пока все здесь японское.
— Ладно, найдем. Шляпу попрешь.
— А ну eel Дай вон ту, кепку.
— Как Ильич? Еще броневик возьми.
В помещении, где происходил разговор, вдруг раздался звонок.
— Слушаю, — взял трубку Руслан. — Ча-во?!
Он зажал трубку рукой:
— Слышь, чего говорят. Террористы летят. Наши их догоняют. Не волнуйтесь, говорят, собьем. Продолжайте праздник.
«Президент» сжал кулаки.
— Сволота! Не уследили!
Он подскочил к Ермолаю:
— Ты куда смотрел?!
— Чего размахался? — ответил Ермолай. — Собьют его, факт. Знаешь, кто дежурит? Юрик да Ахмет. За ними — Карабах, Чечня. Никуды твои фраера не денутся.
— Смотри, — строго сказал «Президент». — Только начинаем строительство. Бревна первые рубим. До крыши еще далеко.
— Все путем, — успокоил его Ермолай. — Еще раз проверю.
Между тем вертолет перелетел через мост, напротив Белого дома, тот самый, исторический, с которого били танки, и продолжил полет над Садовым кольцом.
Он летел, как бы повинуясь изгибам улиц, нащупывая наиболее безопасный путь, зависая в воздухе, осматриваясь, прикидывая следующий отрезок движения.
Красная площадь заполнялась народом. На Лобном месте, рядом с собором Василия Блаженного, возвышался гигантский дуб. Его привезли вчера из брянских лесов. И вот сегодня десятки посланцев из разных концов страны, сильные загорелые парни, срубят его ударами своих стальных топоров. И это возвестит о приходе весны, времени надежд и труда.
А народ все стекался и стекался на праздник. И с правой стороны, мимо Исторического музея, и с левой, сквозь новые, построенные Лужковым, Вознесенские ворота. Приближалась минута, когда на Мавзолей взойдут руководители страны.
И они взошли.
«Урраа-аааааа!» — взорвалась площадь.
Сейчас раздадутся уверенные и ясные слова.
«Президент» откашлялся. Это был момент начала речи. Далее включалась фонограмма и говорил Колобков.
— Дорогие сограждане…
Раздался грохот вертолетного двигателя. Вертолет пролетел над самыми головами. Обогнул храм Василия Блаженного и по широкой дуге пронесся в сторону ГУМа. Здесь он завис, чуть опустился, казалось, присел на верхушки деревьев, повернул носом к Мавзолею, и все увидели животастого человека, выпрыгнувшего из кабины на ступеньку. Он как-то уж совсем буднично вытянул из кабины ствол автомата, уперся поудобнее руками-ногами, справляясь с вибрацией и воздушными потоками, и совершенно недвусмысленно направил автомат в сторону Мавзолея.
И в эту секунду в жутком грохоте над площадью появились два вертолета, две хищные военные птицы. Одна рванулась к Мавзолею, развернулась боком, перекрывая траекторию автоматных очередей, другая сразу стала палить по белому из всех своих пулеметов, вышибая из гумовских стен кирпичную пыль. Стрелявшего заносило из стороны в сторону, столь резок и неожиданен был боевой разворот. Пули хлестали веером, разрывая портреты на стенах, сея ужас и панику в толпе.
Белый взмыл и сразу превратился в черную стрекозу. Малышко, задетый пулей, будто бритвой по плечу полоснули, перебросил автомат в левую руку:
— Давай, Кузя. За тем! За первым!
Белый бросился сверху на того, что раскручивал кренделя над площадью, пытаясь предугадать развитие событий. Белый бил короткими очередями.
Военный задымил, закрутился и в агонии понесся над трибунами.
— Ну, теперь один на один!
И они начали танцевать, уносясь за стены Кремля, за башни, и только чуть приглушенный рев двигателей выдавал их, напоминал, что смертельный поединок продолжается. И снова они появились, как два боксера, сначала над куполом Верховного Совета. Затем продолжили танец вокруг Спасской башни. Военный пытался перехитрить, делал финты, дергался то вправо, то влево. Преимущество в силе огня было на его стороне. И тогда маленький «Белый» упал вниз, раскрутился над самыми кремлевскими стенами и саданул снизу в брюхо автоматной очередью.
Военный попытался обернуться, ответил огнем, но лишь расстрелял часы, а сам бухнулся на рогатины башни.
Запахло керосиновой гарью, все бежали прочь от площади, стрелки часов на Спасской башне повисли на половине шестого.
Новые сотрудники недолго оказывали сопротивление. Запас патронов у них быстро кончился, да и стреляли не очень метко. Единственной жертвой стал голубь, наблюдавший поединок с крыши. Охранники взялись за топоры, но еще никому не удавалось победить Егорыча в рукопашной. Скоро все было кончено.
— Пошли. Тихон Митрофанович, — ласково сказал Егорыч.
А Николай-диггер добавил:
— Вы что предпочитаете? Огрызки или Лефортово?
А над площадью все еще разносился голос Колобкова.
Он взлетал, набирал силу, доверительно затихал, вселяя веру и надежду:
— …Мы смотрим сегодня уверенней, чем вчера. Самое трудное — позади. С праздником, дорогие сограждане!
20. Верховный главнокомандующий
В кабинете царило тягостное молчание. Первым нарушил его Блинов:
— Надо что-то делать.
Он окинул взглядом мусор, бутылки, доминошные костяшки, телогрейки, рубанок…
— Наведем порядок! Не кабинет — а красный уголок в сельском клубе.
