Ийлэ кивнула, пожаловалась:
— Теперь пусто.
— Бывает. Пустота — это не страшно. Мы заполним ее, обещаю. Только пойдем, — он взял ее за руку, осторожно, но крепко. Пальцы Райдо были ледяными.
Замерз, наверное.
Ему нельзя замерзать. И болеть тоже, потому что болезнь ослабляет.
— Вставай, Ийлэ…
Она поднялась.
И сделала шажок, сердце екнуло, когда нога, казалось, скользнула в пустоту. А вдруг и нет следующей ступени?
Есть.
И выдержала.
— Вот так, моя ты девочка… и еще шаг… и следующий… тут уже близко. Ты, главное, ветер не слушай, ничего хорошего он не расскажет, а вот я… знаешь, в следующий раз мы в город вместе поедем. Я коляску заложу… тут же есть коляски?
Ступенька за ступенькой.
Коляски?
Наверное, есть. Раньше были… на конюшне смотреть надо… Ийлэ посмотрит, потом, когда буря утихнет и эта непонятная слабость пройдет.
— Я сильная.
— Конечно, сильная, только очень устала прятаться… страх, он пройдет… потом, позже… веришь?
Нет.
Но если слушать его, то спускаться легче.
А лестница выглядит бесконечной. Свеча почти погасла, горячий воск облизывает пальцы, Ийлэ шипит, но терпит. Она не готова остаться в темноте.
— Вот так… умница ты моя…
…и последняя ступенька все же хрустнула, переламываясь, но упасть Ийлэ не позволили.
— Все хорошо. Мы уже почти дома… видишь?
Он держал ее, прижимая к груди, крепко, так, что еще немного и больно будет, но Ийлэ не вырывалась. Ей вдруг стало невероятно спокойно, словно бы этот пес самим своим появлением прогнал все ее страхи.
Так не должно было быть.
Но было.
— Все хорошо, — шепотом повторил Райдо на ухо. — Все уже хорошо…
Ийлэ закусила губу: нельзя плакать. Не сейчас, когда действительно все хорошо. Почти.
— Ну что? — он все-таки отпустил. — До дома дойдешь? А то мне бы одеться. И замерз, как скотина…
…дошли.
И Нат, набросив на плечи меховое одеяло, нес малышку, которая успокоилась. Ийлэ шла сама. Почти сама. Она вцепилась в руку пса, и наверное, ему было больно, но разжать пальцы было выше ее сил. Судорога свела.
Конечно, судорога.
Пройдет.
Саму дорогу, недолгую, в два десятка шагов, Ийлэ запомнила плохо. Она вдруг очнулась на пороге, перед дверью, и то лишь потому, что Райдо бросил:
— Твою ж мать…
Он выругался, а Ийлэ не сразу сообразила, что злится не на нее.
…с двери, надежно запертой на засов, на Ийлэ скалилась собачья голова.
— Не смотри! — Райдо попытался развернуть ее.
— Нет.
Облепленная снегом.
И некрасивая. Ненастоящая какая-то. Но от головы пахло кровью, правда, запах этот был слабым, но отчетливым.
— Не смотри, девочка моя… это не тебе… это мне угрожают… и пускай, я не боюсь, — он коснулся холодными губами макушки Ийлэ, — теперь я точно ничего не боюсь.
И дверь толкнул.
— А… — Ийлэ вдруг показалось донельзя несправедливым, что эта голова останется снаружи. Буря ведь. И холод. И снег. И собака не виновата…
…за что с ней так?
— Я потом сниму, — пообещал Райдо. — Ладно?
Ийлэ согласилась.
Альву Райдо уложил в постель.
Она не сопротивлялась. Она вообще изменилась за эти несколько часов, и перемены, говоря по правде, пугали Райдо.
Тихая.
Послушная.
Неживая. Она позволила раздеть себя. И легла на бок, отвернувшись к стене. Обняла малышку, которая и сама лежала тихо, чувствовала, верно, настроение. Ийлэ лежала так, с открытыми глазами, уставившись на стену, а стена эта была холодной, потому как весь этот треклятый дом выстыл…
— Я накормлю малышку…
Кивок.
— Переодену, если надо…
Снова кивок.
— Но имя мне не нравится.
Молчание.
— Броннуин… пусть будет Броннуин, а если тебе сильно надо, то Нани — это сокращенное. Так, конечно, не принято сокращать…
— Хорошо.
— Ийлэ…
Не шелохнулась даже.
— Есть хочешь? Там мясо еще осталось. И я могу бульона сварить…
— Нет… я… не хочу…
— Это пока не хочешь, а потом проголодаешься…
Тишина. И Райдо теряется. Он и раньше не особо представлял, как с ней ладить, а теперь вот… он отступает к двери, и когда пальцы нашаривают ручку, раздается тихое:
— Не уходи… пожалуйста.
Она села в постели, вцепилась в одеяло. Темное лицо и темные глаза, которые влажно поблескивают в темноте. Ей бы поплакать, глядишь, и легче стало бы, так нет же, не заплачет, и сейчас вон губы кусает, едва-едва сдерживаясь.
— Я свечи оставлю. Хочешь?
Хочет.
И еще хочет, чтобы сам Райдо остался. Он и не против, но надо же глянуть, что там с Натом, и самому Райдо одеться не помешает. Замерзнуть насмерть ему уже не грозит, но с голой задницей по дому бегать тоже не особо весело.
Зима все-таки.
Сквозняки.
А собственная задница Райдо была несказанно дорога.
— Я вернусь. Я ведь обещал, так?
— Да.
— И вернулся?
— Да.
— Вот видишь. Мне бы минут десять, двадцать от силы, чтобы одеться и вообще… дров принесу… книгу… хочешь, на сей раз я тебе почитаю?
Ей все еще страшно.
Но сейчас она уже способно с ним справиться. Ненадолго. Но Райдо хватит и малого.
— Я оставлю дверь открытой, ладно? И если позовешь…
— Ты вернешься.
— Именно.
— Райдо… — она все-таки окликнула, но не затем, чтобы просьбу повторить. — Эта собака… она предупреждение, верно?
— Верно.
— И ты…
— И будем считать, что за это предупреждение я очень благодарен.
Она ждала не такого ответа.
— Ийлэ, не бойся. Я сумею защитить вас.
Еще бы самому поверить в это.
Райдо оставил дверь открытой.
Нат сидел в гостиной, у погасшего камина, вперившись в него взглядом. Коза, к счастью, живая — Райдо не представлял себе, где бы он искал вторую — вертелась рядом, протяжно блея.
— Есть хочет, — сказал Нат, повернувшись к Райдо. — А у нас ничего нету… кроме хлеба… сено было на конюшне, но туда еще дойти…
— Я сам дойду. Позже. Ты как?
— Нормально.
— Точно?
Нат пожал плечами. Выглядел он в меру погано.
— Тогда какого хрена ты тут расселся? Одевайся. И… давай наверх, к Ийлэ. Одну комнату протопим, а там видно будет.
— А коза?
— Коза? Ну да… куда мы без козы. Нат, ты… сильно испугался, когда я…
— Ушел?
— Да.
— Испугался, — он обнял козу, которая, не привычная к этаким нежностям, было дернулась, но Нат не выпустил. — Немного… ты другим стал. То есть, тебя вообще не стало, я почувствовал, что… что ты как зверь… и если бы не вернулся. Райдо, что было бы, если бы ты не вернулся?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
