Арнольд Богданович без предисловий огорошил меня печальной вестью:
— Мне передали, что начальника поезда Сухондяевского разбил паралич.
Володю я хорошо знал. Мой одногодок, коренастый крепкий парень, отличный товарищ и специалист, он в последние недели занимался подготовкой санно-гусеничного поезда, который должен был еще до наступления полярной ночи доставить на «Восток» топливо для станции. Работа хлопотная, нервная, отнимающая много сил, поэтому виделись с ним накоротке: «Привет!», «Здорово»! И все... В поход они ушли только 1 февраля.
— Что врачи говорят?
— По всем признакам — инсульт, кровоизлияние в мозг. Нужна срочная госпитализация. Сможешь выручить?
— Надо подумать, — сказал я. — А других вариантов нет? Будрецкий поднял на меня красные от бессонницы глаза:
— Если бы были, тебя бы не ждали, — он подошел к карте участка Антарктиды, где работала экспедиция. — Они находятся вот здесь, — Арнольд Богданович ткнул пальцем в точку, лежащую чуть ниже станции «Комсомольская», — почти на полпути до «Востока» — до него идти семьсот семьдесят километров. Чуть больше они уже прошли. Можно, конечно, бросить сани с цистернами и развернуть поезд в «Мирный». Но тогда ребята на «Востоке» останутся без горючего. Уже сейчас там его — в обрез.
На «Восток» тащить Сухондяевского нет смысла, на станции он не выживет. Да и не довезут его — врач, который идет с поездом, настаивает на немедленной эвакуации больного. С каждым часом ему становится все хуже.
В общем, так, — Бурдецкий вернулся за стол. — Мы тут все варианты перебрали и сошлись на одном — без авиации не обойтись.
— Легко сказать... — такого крутого поворота событий я не ожидал.
— Тебе решать, ты здесь самый главный авиационный начальник.
— Надо подумать, — сказал я.
— Только думай побыстрее, ребята ждут помощи...
Я вернулся к себе. Экипажи, вымотанные рейсом на «Восток», спали. Достал карту, развернул и тут же отодвинул в сторону — этот маршрут я знал, как собственную ладонь, и мысленно мог «пролететь» по нему с точностью до метра, ведь я слетал туда уже больше двухсот раз.
Оставалось определить: с кем лететь?
В этой экспедиции я был заместителем командира летного отряда и, согласно своим обязанностям, регулярно летал с обоими экипажами Ил-14, которые базировались в «Мирном». Работы было много, поэтому я «налетывал» предельно допустимую саннорму, что заодно позволило мне хорошо изучить профессиональные и физические возможности каждого, с кем летал. Как показала жизнь, все они могли выполнить любую задачу в сложных погодных условиях, но..... Во-первых, сезонные работы подходили к концу и у людей накопилась физическая и моральная усталость. Во-вторых, полет, в который я собрался, судя по всему, должен был стать одним из самых сложных, которые до этого выполнялись в Антарктиде нашей авиацией. А в-третьих, сам для себя я мог принять любое решение, но приказать лететь со мной не имел ни служебного, ни морального права. Поэтому я попросил командиров собрать свои экипажи в кают-компании, где и обрисовал им ситуацию, которая сложилась с санно-гусеничным поездом и Сухондяевским.
Повисло тяжелое молчание. Потом я услышал чье-то:
— Черт подери, этого сейчас нам только и не хватало.
И вдруг все заговорили разом, перебивая друг друга, словно пытаясь объяснить кому-то, что лететь невозможно, что Ил-14 не выдержит такого издевательства, которое его ждет на ледовой целине, при морозе в полсотни градусов..... Но тут кто-то тихо сказал:
— Мужики, там же Сухондяевский гибнет. Тихо, но все почему-то услышали.
Я поднялся со своего места:
— Приказать лететь ни вам, ни мне никто не может. Даже министр гражданской авиации. Дело добровольное. Я полечу. Кто еще со мной?
Первым поднялся экипаж Виктора Пашкова: командир, второй пилот Анатолий Волков, штурман Виктор Семенов, бортмеханик Степан Кобзарь, бортрадист Анатолий Киреев.
Я взглянул на Пашкова:
— Виктор, ты останешься в «Мирном». За меня...
— Но как же?!
— Рисковать всем нет смысла, — прервал я его. — А с твоими ребятами мы хорошо слетались. Ты остаешься — это приказ.
Пока мы вели разговоры, авиатехники молча стали по одному уходить и одеваться.
— Вы куда? — удивился я.
— Машину готовить...
Район, в котором находился поезд, считался одним из самых тяжелых и для вездеходчиков, и для нас, летчиков. Ледник там поднимался до 3600 метров, выше, чем на «Востоке», хотя тот и лежал на куполе южнее, в семистах с лишним километрах. Он продувался всеми ветрами, им было где разгуляться. Ни один самолет никогда в этом районе не садился — ледовая целина, сплошь покрытая высокими, застывшими, словно лезвия ножей, застругами и вечно дымящиеся снегом передувы грозили обломать шасси любой машине, экипаж которой рискнет пойти на посадку.
Я позвонил на метеостанцию:
— Какая погода сейчас у вездеходчиков?
— Мороз — минус пятьдесят два — пятьдесят три градуса. Сильный ветер, низкая облачность, пурга.
И вдруг:
— Пойдешь, Жан?
— Не знаю. Держите меня в курсе дела с погодой. Я вернулся к Будрецкому:
— Они смогут сбить там чем-нибудь заструги?
— Пытаются, — он чуть заметно пожал плечами. — Перевернули сани, поставили их поперек, погрузили на них цистерну топлива в пять кубометров, зацепили с двух концов тягачами и таскают. Работа — не позавидуешь.
— Кто вместо Сухондяевского остается начальником поезда? Я хотел бы с ним поговорить...
— Сухондяевского сменит Харламов.
— Василий Евтихиевич? — я удивленно поднял брови. — Он же только что с «Востока» со своим поездом из похода вернулся. Вымотался до предела, я видел.
— Он сам так решил. Того начальника заберешь, этого — оставишь.
— Ага. Только пассажиров мне и не хватало.
— Других кандидатур не нашлось, — развел руками Арнольд Богданович.
— Ладно, Харламов так Харламов. Вы к радистам пойдете?
— Да. Сеанс связи через двенадцать минут.
Однако ничего утешительного он нам не принес. У Сухондяевского «отнялась» вся правая половина тела, он потерял речь, все чаще впадает в забытье. Дает себя знать кислородное голодание, он задыхается. Сильный срывной ветер, пурга, видимость — пять — восемь метров. Тягачи работают, чтобы подготовить посадочную площадку, но в снежной мути невозможно выдержать направление, да и заструги словно из бетона.
Я помолчал. Они не просили помощи, не торопили меня с вылетом. В такие походы подбираются профессионалы высшего класса, умеющие смотреть опасности «в глаза». Они понимали, что лететь нельзя — погода не позволяет, а подвергать риску жизнь шести человек в самолете, без особых надежд спасти одного, — это было бы, по меньшей мере, неразумно.
