«Сейчас она лопнет, сейчас рухнет», — эта мысль молнией ворвалась в мозг и застыла в нем. Кто «она»? Не знаю. Как «лопнет», почему «рухнет»? Не знаю. Штурвал бьется в руках то мелкой, то крупной дрожью, а то вдруг рванется так, что еле успеваю перехватывать... Скорость — сорок, пятьдесят... Осторожно выписываю левый, потом правый поворот, удерживая машину на двухкилометровом S. Еще мысль: «Только бы вездеходчики в конце полосы не наворочали брустверов...» Пятьдесят, шестьдесят. Внутри все налилось сталью, да так и застыло. Вот и конец полосы. Выход свободен. Доворачиваю Ил-14 строго на восток, чтобы он шел по спинам застругов. Черт с ним теперь, с циклоническим ветром, который бьет нам в левый борт, главное — уберечь лыжонок и основные стойки.
Бух, бух, бу-бу-бух!... По Ил-14 кто-то колотит тяжелым молотом, закутанным в тряпку. Шестьдесят, семьдесят... Мне нужно сто двадцать в час, и ни километра меньше. Ко всем бедам, теперь наши лыжи прихватывает «иголка» — нетронутый перестывший снег, — которую на полосе была сбита тягачами. Каждая из этих иголок — ничто, но лыжи налетают в секунду на миллионы этих «ничто» и, кажется, они впиваются не в подошвы лыж, а в мои собственные ноги. Сил трения не хватает на то, чтобы снег расплавился и возникла микропленка воды, по которой и скользят лыжи. И мы тащимся по наждаку.
Нос машины опускается. Выдираем. Опускается. Выдираем... Я чувствую: стоит на миг отпустить дыхание, ту крепость, что застыла во мне, и все — будем битые. И люди, и машина. А помочь нам будет некому... Только — вперед! Теперь мы даже не сможем вернуться к поезду — не выгребем, машина не пойдет, не хватит у нее мощности. Семьдесят, восемьдесят...
Ил-14 начинает «вывешиваться», лыжонок уже идет выше небольших передувов, мы проскакиваем с заструга на заструг все быстрее. Я не чувствую ничего. У меня не было никакого другого ощущения: только вот эти бесконечные удары в днища лыж, клевание носом Ил-14, выдирание его из снежных ям. И еще — внутри кто-то продолжает натягивать струну. И во мне, и в машине...
Передняя «нога» встала устойчиво под углом к горизонту, и теперь мы идем на основных лыжах. Скорость растет, но медленно, очень медленно. «Только бы теперь не попался крутой заструг, на который придется взбираться и машина затормозится. Только бы он не попался и лишь бы не опустился лыжонок», — молю я кого-то, кто должен, обязан нам помочь. Кто? Не знаю.
«Выдержка, теперь нас может спасти только выдержка», — эта мысль сметает в сознании все другие. Сто, сто десять... Мне нужно сто двадцать километров в час. При каждом ударе о заструг стрелка указателя скорости прыгает назад и снова медленно тащится вверх. Сто
десять, сто десять, сто десять... Удар. Сто, сто... Время остановилось. Нет, не так — оно мечется назад-вперед вместе со стрелкой указателя скорости. Быстро бросаю взгляд на секундомер, который включаем, начиная взлет. Минуты перевожу в секунды, перемножаю среднюю скорость машины на них — мы проползли, протащились по этой целине уже больше десяти километров.
Сто десять, сто десять... Ждать! Лыжи цепляются за гребешки застругов, которые сбивают скорость. Кажется, кто-то провоцирует меня на то, чтобы я взял штурвал на себя и оторвал машину от этой гигантской снежно-ледовой стиральной доски. Но если я так сделаю, она не взлетит, мы только потеряем скорость и придется начинать все сначала. Сто пятнадцать, сто пятнадцать... Ждать, ждать! Все мое существо сейчас борется с желанием уйти вверх, чтобы, наконец-то, кончилась эта пытка. Но мне нужно сто двадцать, только за этим пределом Ил-14 сможет удержаться в воздухе. Удар... Еще удар... Ждать, ждать, ждать! Только бы не грохнуться в заструг передней «ногой», при такой низкой температуре стойка может лопнуть, как спичка. Снова выгребаем к ста пятнадцати... Время застыло. Нет, чуть пошло вперед. Сто двадцать, сто двад-цать!
— Закрылки!
Команда взрывается в тишине кабины. С заструга, будто с трамплина, Ил-14, как в замедленном кино, прыгнул в воздух и завис. Я не шевелюсь. Сейчас я похож на охотничью собаку, которая в тревожном ожидании замерла в стойке, почуяв дичь. Как же хочется взять штурвал на себя! На сантиметр, на два, чтобы уйти от застругов, летящих нам навстречу в лоб. Я чувствую каким-то шестым чувством, что лыжи чуть слышно все еще цепляют снег. Но если я поддамся чувствам и изменю угол атаки хотя бы на градус, машина сорвется, провалится вниз, и это будет не ее, а моя вина. Она и так сейчас пытается вытащить нас в небо — на предельно малой скорости, с двигателями, работающими в две трети мощности, в вихревой, изорванной ветром атмосфере. Проходит секунда, две, три... Я держу штурвал, зажав его в одном неизменном положении, давая возможность Ил-14 уравновесить себя в воздухе, набрать скорость.
Я не дышу, мне кажется, если я начну переводить дыхание, наш мир, который сейчас держится в хрупком равновесии, рухнет. Мы идем над застругами на высоте 30 — 40 сантиметров. Только бы под нас не подлез какой-нибудь из них, наметенный чуть повыше. Выдержка, вот все, что от нас с Волковым сейчас нужно. Высота 70 — 80 сантиметров... Разум диктует решение, против которого восстает все мое существо, но я его выполняю и чуть отдаю штурвал от себя, уменьшая угол атаки. Ил-14 начинает набирать скорость энергичнее. Заструги, словно застывшие штормовые волны убыстряют под нами свой бег. Скорость растет и вот я уже могу осторожно-осторожно, кончиками пальцев чуть взять штурвал на себя. Ил-14 «горбом» вперед начинает еле заметно уходить от снежно-ледовой целины, которая отпускает нас со страшной неохотой. Высоту «наскребаем» по сантиметрам.
Время... Кажется, я физически ощущаю, как медленно, с огромным трудом где-то рождаются секунды и еле заметно уползают в прошлое. Мы взлетаем уже целую вечность. Никогда до этого я так долго не взлетал. Пустыня стелется под нами, я могу разглядеть на ней малейшую деталь, а нам нужна высота, которая прибывает так не спеша, что, похоже, ее кто-то процеживает по сантиметру. Машина тяжелая и не хочет уходить вверх. Пять метров...
— Убрать шасси!
Слышу знакомые щелчки — шасси встали на замки. Парирую небольшую просадку машины.
В кабине холодная тишина. Спиной, всем своим существом чувствую, как напряглись ребята. Мне, Волкову, Кобзарю чуть легче, чем штурману и бортрадисту, потому что мы управляем машиной, работаем. Но их-то везем... Они тоже не новички, видят, куда мы лезем, но вмешаться в то, что происходит, не могут. И потому я должен дать им веру в правильность моих действий, как командира корабля. Как? Точной работой.
Горизонт отодвигается, Ил-14 на пределе всех своих сил вытаскивает нас выше и выше. Иду прямо на восток. Наконец, пролетев больше тридцати километров, наскребаем двадцать пять метров высоты.
