семьи.
Теперь мы можем «оценить» только лишь давние отзвуки того потрясающего хрущевского вредительства и антисоветской политической акции (можно сказать, что ИСТИННО ТЕРРОРИСТИЧЕСКОЙ): внуки и «ученики» тех, выпущенных по амнистии 1953 года, последователи «закосивших под неразумных и глупых-несознательных уголовников», например, БАНДЕРОВЦЕВ, а также БАСМАЧЕЙ из республик советской Средней Азии, — делают то, что они теперь делают и с бывшей советской Украиной, и что сделали с бывшими советскими республиками Северного Кавказа-Закавказья, и советской Средней Азии.
В Латвии, тем временем, в деревенской глуши — «тайге» (Нац. парк Гауя, заповедные леса, где зверье выходило к домам хуторян в сильные холода и грибы летом сгнивали на коню тоннами, — заходить в леса никто не смел, кроме егерей и лесников), стали появляться почти открытые националисты, еще вчера приветливые дружные наши соседи. Моя мать — русский человек, а мы ездили в Латвию на лето, чтобы помочь по хозяйству нашим бабушкам, которые жили очень тяжело и скудно, там земля плохо родит и сколько ни трудись, родится всего мало и плохо.
И вдруг, в одно лето, на привычные, у магазинчика, — «добрый день, как поживаете?», — получаем в ответ латышскую длинную ругательную тираду в духе модного теперь «понаехали кривичи проклятые, сволочи-оккупанты, черно…е» (мать была с темно-русыми волосами и быстро загорала, с мая-июня поэтому выглядела совершенной смуглянкой), причем, мат звучал только по-русски, а все остальное, латышское, мы понимали и так, — язык не очень-то и сложный, со многими заимствованиями из старо-русского и немецкого языков, чего его не понимать-то?
Помню, что мать очень развеселилась ажитации угрюмых, несколько сонных-приторможенных (а говорят, мол, «характер нордический», тьфу, глупости какие), вечно «нордически-спокойных» латышей-крестьян-колхозников, которые выглядели предельно смешно, пытаясь оскорбить детей и внуков соседей (то есть нас), с которыми жили в доброте и взаимопомощи не один век, потому что в тех суровых местах без доброты друг к другу (и даже к странноватеньким лесным дядькам, которые вечно живут в глухих лесах и являются «местными достопримечательностями»; их даже зверики, наверное, жалеют и всерьез не воспринимают, а егеря-лесники только рукой машут, — что с идиотов взять? — мол-де) никак нельзя было обходиться ни в какие эпохи и времена.
Возможно, что звонкий смех матери буквально спас нас от плохих последствий, потому что ближайшее жилье — тридцать километров, а из леса выходили попросить соль-спички-старую одежду страшноватенькие дядьки бандитского вида, вооруженные винтовками и еще чем-то там. Да-да, те самые «лесные братья», которые при всех властях вечно околачиваются в лесу, у них «генотип такой», наверное.
Почему так происходило? Да потому, что лысый урод-кукурузник и в межнациональной политике в СССР успел нагадить по-крупному. Он стал выдвигать на руководящие посты в республиках НАЦИОНАЛЬНЫЕ КАДРЫ, постоянно «надувая им в уши» всякие похвалы, как «лучшим представителям своего народа, которые отлично управятся с местной политикой и экономикой без русской руки Москвы».
* * *
Да, конечно же, национальны кадры были богаты на организаторские и разносторонние таланты. Но, разве, выдвигать на руководство громадинами-экономиками и политикой республик можно было именно таким вот образом? Ведь, неважно, какой национальности был человек, важно, КТО он был и ЧТО способен был сделать, какую работу.
Все, откол республик от СССР с тех пор стал делом времени.
В школе, в Москве, — а я все-таки должна была учиться иногда, да еще и не в одной школе, одной было вечно мало, — я училась вместе с детьми рабочих ЗИЛа и завода Динамо. Хрущ «опустил» рабочих ведущих машиностроительных производств легко и просто: примерно получали при сталинском СССР рабочие, скажем, по 500 рублей и, пойдя в магазин после работы, рабочий мог купить всего вдоволь, потому что и зарплата позволяла это сделать достаточно легко, и товаров было очень много, И ДЕНЬГИ СТАЛИ ИСЧЕЗАТЬ ПОСТЕПЕННО, ТАК КАК ПРОДОВОЛЬСТВИЕ И ИНЫЕ ТОВАРЫ ПЕРВОЙ НЕОБХОДИМОСТИ НЕУКЛОННО ДЕШЕВЕЛИ.
Что сделал Хрущ? Финт ушами: обменял деньги и рабочие, получавшие по 500 рублей, стали получать ПО ПЯТЬДЕСЯТ РУБЛЕЙ, на которые купить что-либо для себя и для семьи, чтобы прокормиться месяц, становилось все сложнее.
Из-за вышеописанных «реформ» сельского хозяйства, продуктов стало катастрофически меньше и они постепенно начинали дорожать. А как бы могло бы быть еще?
И тогда же Хрущ ликвидировал принцип производства и жизни в социалистической стране, — «от каждого по труду и каждому по потребностям», которые трудящиеся смогут удовлетворить на заслуженную ими заработную плату. Этот ублюдок сокрушил основополагающий социалистический принцип! И ввел уравнивающую систему, приравнивающую наглого бездельника-пьянь, приспособленца, лижущего все, что можно начальству, чтобы не работать, но жить припеваючи и СОЗНАТЕЛЬНОГО РАБОЧЕГО-ТРУДЯГУ, УРОВНЯВ ЗАРАБОТНУЮ ПЛАТУ, СДЕЛАВ ЕЕ «РАВНОЙ ДЛЯ ВСЕХ».
Рабочие семьи жили в коммуналках по десять семей, работали шесть дней в неделю очень тяжело, ситуация становилась все более беспросветной и гадкой.
Что говорить о семьях рабочих, у которых было более одного ребенка?
Да, выселяли «остатки семей из подвалов» (было-было еще такое, хотя то, о чем я теперь пишу и чему свидетелем была сама, вызывает хроническое выпадение стекловидного тела глаза из глазных орбит и пену у рта, что позволяет поставить предварительный диагноз, как «бешенство», — У «КУММУНИСЬТОВ», да), но очень-очень долго, неизвестно отчего и почему тормознув течение переселения семей в лучшие жилищные условия, включая выселение из подвалов и коммуналок.
Какими должны были бы быть семилетние дети, пришедшие в первый класс общеобразовательной школы в Пролетарском районе Москвы? А, ведь, Пролетарский район был больше, чем ЮВАО, больше намного и «кормил, создавал-поддерживал инфраструктуры района» и, условно говоря, владел этим огромным хозяйством завод ЗИЛ, совместно с заводом Динамо и рядом еще нескольких промышленных, но не таких огромных комплексов, предприятий. Но, кормить-то предприятия, кормили, а деньги все шли через Пролетарский райком КПСС/ВЛКСМ и эти чуни-чинуши райкомовские «вытворяли чудеса, перекладывая целевые деньги случайно не туда».
Дети рабочих в конце шестидесятых — отдельна тема. В классе было по сорок с лишним человек и справляться с ними могла бы только учительница высшей квалификации, фронтовичка, имевшая огромный педагогический и житейский опыт. В нашем классе НИКТО НЕ ПРОПАЛ, ВСЕ СТАЛИ ХОРОШИМИ ЛЮДЬМИ, ВСЕ СОРОК С ЛИШНИМ ЧЕЛОВЕК, ВСЕ ДО ОДНОГО.
Моя учительница мне объясняла, что-мол, «да не лупи ты этого Сашку из-за того, что он постоянно тебя пытается полить чернилами (иногда успешно, кстати, а я — спортивная девица, что называется теперь — „качок“ и я могла успешно накостылять за успешно пролитые мне на форму чернила, — обидно было
