Начальство считало его способным работником, но никто про него не говорил: "Дайте Гасанову, он сделает!" Говорили иначе: "А не попробовать ли Гасанова? Может быть, он чего-нибудь добьется?" Часто случалось, что невыгодные в служебном смысле дела попадали именно к нему. Он их разрабатывал иногда удачно, иногда наоборот, но даже в случае удачи успех, достигнутый Гасановым, скрадывался обстоятельствами. И всегда бывало так, что случалось какое-нибудь другое громкое дело, которое вел его приятель. Почему-то все говорили об этом деле и забывали Гасанова.
Надо сказать, что Гасанов сам не любил выжимать из своего следствия эффекты. Он интересовался только сутью своей работы и смотрел на нее как партиец, выполняющий свой долг, как честный человек, желающий найти истину. Связанные с этим служебные выгоды мало увлекали его. Это был человек решительный и в то же время робкий, малообразованный, но много знавший понаслышке, старый наборщик мусульманских газет, издававшихся еще до революции в Казани и Баку. Молодость он провел на Кавказе, дружил со студентами. Начитавшись Горького, он много бродил по России, перепробовал ряд профессий, был пекарем, гуртовщиком скота, официантом. Только в двадцать четвертом году, после смерти Ленина, Гасанов вступил в партию.
В этом же году у Гасанова родилась дочка. Гасанов оказался заботливым отцом. Двухмесячному ребенку он заготавливал подарки впрок: детские книги, азбуки, куклы. В нем вдруг появилась непривычная хозяйственность. Он никогда не покупал один коробок спичек, а непременно пачек десять сразу. Даже лекарство, не говоря уже о продуктах, он приобретал в увеличенных размерах. Эта страсть к приобретению, это старание запастись вдруг проснулось в бродяге. Как будто Гасанов хотел возместить все за те годы, когда не знал, будет ли сыт, будет ли у него угол, где бы он мог приклонить голову.
Гасанов был упорным, скромным и трудолюбивым человеком. Но после женитьбы сразу изменился его характер. Жена сыграла в этом немалую роль: она привила Гасанову тщеславие. Он стал ревниво следить за успехами товарищей и ждал случая проявить себя. Поэтому с такой жадностью он схватился за беш-арыкское дело и крепко держал его, не отдавая никому.
41
Двадцать первого июля делопроизводитель Майборода доложил Гасанову, что какой-то милиционер из района с утра ждет его в коридоре.
- По какому делу? - спросил Гасанов.
- Не знаю. Он плохо говорит по-русски. Что-то о базаре толковал.
- А ну его! Мне некогда, - сказал Гасанов.
- Да вы примите хоть для виду, минут на пять! А то неудобно! Сидит парень три часа, - уговаривал его делопроизводитель, толстый, тщательно выбритый старик, бывший чиновник ферганского суда. По своему костюму (краги и старая с круглыми фалдами визитка) Майборода, если бы не его толщина, был больше похож на жокея, чем на чиновника. Ему не хватало только стека.
Гасанов согласился:
- Ну, черт с ним! Давай!
Майборода ушел в коридор и привел оттуда Алимата. Стараясь не стучать тяжелыми сапогами, Алимат на цыпочках подошел к письменному столу Гасанова и вонзился в следователя маленькими глазками.
- Садись! - сказал Гасанов.
Алимат сел.
- Какое у тебя дело?
Алимат смутился.
- Не мое дело, - вздохнул он. - Общее дело.
- Снимите фуражку! Здесь не мечеть! - брезгливо сказал делопроизводитель, оглядывая посетителя сквозь пенсне на широком черном шнуре.
Алимат, сдернув фуражку с головы, положил ее себе за спину на стул.
- Ну, рассказывай! Кто ты такой? - спросил его Гасанов и взял перо.
- Я из Беш-Арыка. На базаре мой пост.
- Ну и что же? - Гасанов, задавая вопросы, даже не смотрел на Алимата. Он быстро подмахивал бумаги, подготовленные ему на подпись. - Как тебя зовут?
- Алимат Алимов.
- Давно в милиции?
- Давно. Потом басмачил три года. Теперь в милиции месяц.
- Только месяц? А до этого - басмач? Где же ты басмачил?
- У Иргаша.
Гасанов бросил перо:
- Ну-ка, расскажи все по порядку!
И Алимат подробно рассказал ему всю свою жизнь. Когда он кончил рассказывать, Гасанов, внимательно вглядываясь в его глаза, спросил:
- Значит, тебя простили за услуги?
- Да, - ответил Алимат. - Теперь я стою на базаре. Базар - мой пост в Беш-Арыке. Слышу, люди говорят. Говорят раз. Говорят два. Говорят три. Я пришел тебе сказать.
- Что же говорят люди?
- Много.
- Что именно?
- Хамдам убил, - сказал Алимат и закрыл глаза. Открыв их, он увидал улыбку следователя.
- Все эти слухи, о которых ты говоришь, нам известны. Но ведь ты бывший басмач? - сказал, точно не доверяя ему, Гасанов.
- А Сапар? А Хамдам? - горячо перебил его Алимат. - Я-то знаю, что Хамдам боролся против советской власти. Сидел!
- В восемнадцатом году? Мало ли что было в восемнадцатом году! А потом?
- Не знаю.
- Вот видишь! Ты сейчас служишь у Хамдама?
- Да.
- Почему ты служишь у Хамдама, а сам показываешь против него?
- Я не против него, я правду говорю. Я сам видел через пять минут после убийства бойницу в стене.
- Бойницу?
- Да. В стене на площади. Я стал показывать. Хамдам молчит. Я говорю: "Надо сказать об этом". - "Хорошо", - сказал он. Я потом его спросил: "Сказал ты?" Он сказал: "Сказал". Теперь бойницы нет. Заделана!
- Ты думаешь, что слухи правильные?
- Народу верю.
- Кого называют? Ведь не сам же Хамдам стрелял?
- Не сам.
- Тогда кто?
- Не знаю. Свои! Насыров Козак. Или кто? Кто раньше у него служил...
- Насыров был в эти дни в Андархане. Он сопровождал жену Хамдама.
- Да, Насыров не был. Ну, Сапар! Ну, еще есть люди, которые у него в восемнадцатом году были. Сейчас вся милиция новая. Новые джигиты. Старики теперь начальниками стали. Они председателями сельсоветов служат. Тут не Абита били. Тут Юсупа били.
- А как Юсуп относился к Хамдаму?
- Плохо. Сапар не скажет. А я помню!
- Почему? Они ссорились? Что между ними было?
- Це-це! Если бы я знал!
- Скажи, Алимат... Это дело серьезное, ответственное... Ты можешь лично назвать имена тех, которых ты подозреваешь? Можешь перечислить их? Но я тебя предупреждаю, ты должен не только подозревать, но быть убежденным в своем подозрении.
- Как быть убежденным? Своими глазами видеть? Тогда зачем ты? Я бы сам всех зарезал! Без тебя.
Следователь отпустил Алимата. Вечером он долго советовался со своими товарищами; он объяснял, что слова милиционера действуют на него почти гипнотически.
Товарищи пожимали плечами. Некоторые говорили, что не следует трогать Хамдама. Другие - что базар есть базар, мало ли там болтают глупостей. Третьи считали, что этот бывший басмач просто подослан убийцами, чтобы еще более запутать следствие. Четвертые весь разговор с басмачом называли бредом.
Всю ночь Гасанов не мог заснуть, а утром он подписал ордер на арест Сапара Рахимова и еще трех милиционеров, старых прислужников Хамдама. Он будто прыгнул в ледяную воду, когда выпустил ордер из рук. "Что делаю - не понимаю, но так именно и надо поступить", - подумал он.
42
Арест Сапара прогремел в Беш-Арыке точно взрыв бомбы. Обыватели, шепотом говорившие о Хамдаме, подняли головы. Пыльный, ничтожный Беш-Арык навострил уши, ожидая событий. Шипков, опомнившись, вдруг отошел от Хамдама и сообщил приятелям: "Ребята, шьется дело!" Хамдам приостановил постройку мечети. В чайных пошли разговоры о том, что Хамдам жалуется всем на несправедливость советской власти. Действительно, он приходил в райком и просил разъяснить ему происхождение слухов. Там пожали плечами, отозвались незнанием, сославшись на Коканд. Он стучал кулаком по столу и орал, не стесняясь: "Советская власть использовала нас и выбросила!"
Росли сплетни, усиливался шепот. Многие, чтобы обезопасить себя, вдруг вспомнили все старые обиды и навалились на Хамдама. Соучастник его подвигов в еврейском квартале Коканда показал следователю, что в 1919 году Хамдам поймал одного из начальников басмачей, издевался над ним и потом отправил в Коканд, а жену, красивую и необыкновенную женщину, приказал привести к себе на ночь, изнасиловал, мучил, а потом расстрелял под предлогом связи с басмачами. Так же говорилось о расстреле Дадабая, с которым Хамдам расправился, будто бы боясь его разоблачений. В кишлаках его бывшие джигиты рассказывали, что когда их полк был направлен в Таганрог, туркестанское правительство прислало им в подарок вагон сушеных фруктов и вагон риса, но все это по дороге Хамдам будто бы продал и они не получили ничего. Мелочь путалась с серьезным...
Хамдам, похудевший, желтый и мрачный, не выходил из дома, закрылся от людей, запер жен, отобрал от них драгоценности. Часть слухов, конечно, докатывалась до него. Во всех кишлаках сидели его люди, обязанные ему должностью, или услугой, или молчанием, так или иначе преданные ему. Преувеличивая или недоговаривая, эти люди сами создавали глухой шум.
Хамдам почувствовал тревогу, но держался твердо. Однажды утром среди бумаг Хамдам нашел отношение ферганского угрозыска. Следователь Гасанов просил его "лично прибыть для некоторых дополнительных объяснений в связи с новыми обстоятельствами по делу убийства председателя исполкома, товарища Артыкматова, и покушения на убийство комиссара бригады, товарища Юсупа". Эти простые канцелярские слова ударили его как пуля. Он побледнел, кинул бумажку и позвонил по телефону в Коканд узнать, где Карим Иманов. Ему ответили, что Иманов в Коканде, а завтра вечером уезжает в Самарканд. "Передайте Кариму, - сказал он, - есть большое политическое дело. Завтра я приеду утром. Говорил Хамдам".
