– Па-астронись, па-астронись! – Локти Елизара Елизаровича, как пушинку, отмели Филю вместе с костылями. Напирая всей силушкой, продрался к трапу, еще не укрепленному поперечной перекладиной, балансируя руками, сошел на баржу вслед за мужичьей сутулой спиной на берег.
– Ну, что у вас? Пожар? Потоп? – крикнул брату, медленно двигаясь навстречу.
Нет, дома. ничего не случилось: все живы-здоровы, ни потопа, ни пожара. В город Игнат Елизарович приехал с воинским начальником и со становым: исправник вызвал. Дезертиров будут вылавливать в Каратузской тайге.
– Ну и черт с вами, ловите, – отмахнулся Елизар Елизарович. – А я-то подумал – беда какая.
– Беды нету, а вот про Боровикова известия имею…
– Што-о-о? – покособочился Елизар Елизарович.
– Про Боровикова, говорю. Про того политикана, сицилиста, которого…
– Пошел ты к такой… – взорвался Елизар Елизарович.
– Дай сказать. Дело щекотливое, слышь. Ежли старик Боровиков объявит воинскому начальнику ту похоронную гумагу, какую мы тогда сработали…
– Кто «мы», сом?!
– Как уговорились тогда…
– Иди ты, Игнашка, к едрене…
– Погоди, Елизар. Тут и твой есть интерес. Воинский начальник получил пакет про Тимофея Боровикова. Определенно прописано самим генералом, за печатью штаба, как есть Тимофей Боровиков георгиевский кавалер, а так и за спасение знамя Сибирской стрелковой дивизии, а так и генерала по фамилии Лопарева, которого Боровиков отбил от немцев, по той причине Боровиков командует взводом и званье поимел прапорщика. Это тебе как? Предписание указует: выдать денежную пособию семье Боровикова, то исть родителю, значит, а так и на сходке прочитать гумагу генерала за печатью штаба. Кумекай, куда повернет Дарья, ежли узнает, что Боровиков жив и при большом почете? И письмо перехватил от самого Боровикова каторжанину Зыряну. И на меня угроза и на тебя!.. Обещается явиться на побывку. Тогда как?
Елизар Елизарович почернел от подобного сообщения. Тот самый Боровиков! Прапорщик! Благородие! Боровиков – благородие?! Георгиевский кавалер?! Обнародовать на сходке?!
– Тебе, тебе, Игнашка, надо зуб вырвать за Боровикова! – бухнул Елизар Елизарович. – Кого выпустил из рук, а? Чтоб тебе подавиться той тысячей и рысаками!..
Игнат Елизарович тоже взорвался:
– Не ори! Я тебе не приказчик, не скупщик скота! Как есть при должности…
– При должности?! Да я тебя в почки, в селезенку!..
– Не ори, говорю! Воинский начальник али сам исправник нас рассудит. Как ты подстрекал меня на убивство Боровикова…
– Што-о-о?! – еще одно слово, и Елизар Елизарович измолотил бы Игнашку пудовыми кулаками. – Ты… меня… зоб!
Игнат Елизарович отскочил в сторону и в мгновение ока выхватил шашку:
– На-а-зад! Раз-в-з-валю!
Елизар Елизарович услышал, как, сверкнув серебряной змеей, свистнула шашка.
– Ты… ты… что, а? – испуганно попятился.
– А ты думал как? Измываться? Век будешь измываться? Как над скупщиками? Я тебе хто? Нахлебник?
Елизар Елизарович, остывая, стриганул глазами: собирается народ, позорище выйдет.
– Уходить надо. Глазеют. Погорячились, хватит. Само собой – хватит. Не из-за чего на стену лезти. Подумаешь, прапорщик! С крестами! Будет ему еще один крест – осиновый. Будет!.. Дарья ничего не знает?
Игнат кинул шашку в ножны и, поворачивая с братом на набережную, сдержанно ответил:
– Старик посадил ее под замок до твоего приезда.
– Молодчага отец!
– Уйти собралась. В учительницы.
– Повенчаю дуру.
– Как знаешь.
– Говоришь, письмо есть от Боровикова?
– Есть.
– У тебя?
– У меня. Но не дам тебе. Ты его изорвешь, а письмо пришло под сургушными печатями, чтоб вручить Зыряну под расписку. Ночь сидел, пока вынул письмо через дырку в конверте. Как вроде потерся конверт. И опять вложил.
– В милость к Боровикову войти хочешь?
– Чтоб под законоуложение не попасть. Потому пакет за номером штаба дивизии.
V
Некоторое время братья шли молча в тени багряных прибрежных тополей.
– Что он там пишет, сицилист?
– Про политику ничего не пишет. Кабы было!.. Про сражения, за которые кресты получил. Прописывает, как погиб их командир штабс-капитан в бою, как он командование на себя принял. В «кошель» к немцам попала вся дивизия генерала Лопарева; с боями пробивались из того «кошеля». И сам генерал тяжелые ранения поимел, и от дивизии мало осталось. Теперь дивизия в Смоленске.
– Та-ак. Ну, а про меня что?
– Тебя он круто посолил. Так и пишет Зыряну: «Сообщите, мол, как там распорядился с Дарьей Елизаровной цыган, жадюга»?
– Цыган?!
– Далее: «Если цыган силою выдал Дарьюшку замуж за казачьего недоноска» (это он про Григория Андреевича), то, пишет: «приеду на побывку, с цыганом подобью итоги по-фронтовому». Стал-быть, жди, припожалует. При оружии, как офицер, и характер, должно, не хуже твоего.
– Та-а-ак. – Елизар Елизарович стиснул челюсти – желваки вспухли. – Припожалует? Ну, что ж. Осиновый крест схватит.
– Гляди. Как бы по-другому не обернулось.
– Не пужай ястреба сороками!
– А чего бы тебе: пусть Дарья сама обдумает, ей жить в дальнейшем. С Дуней-то как произошло? В насильном замужестве, долго ли прожила? То и с Дарьей. Пропадет, как Дуня. А можно с толком распорядиться. Хочет уйти учительствовать, пускай идет, если ей не по нраву Григорий Андреевич. Как там ни суди: девке двадцать лет – принуждать нельзя. И Боровик на стену не полезет.
– Боровикову – Дарью?
– Сама пускай решает. Может, выйдет за кого другого.
– Не «за кого другого», а за Григория. И ты не сучи хвостом – от Боровика награды не получишь. Если хочешь, чтобы я оказал тебе поддержку, не тряси штанами: письмо к Зыряну сожги и пепел выкинь к свиньям. Воинского начальника завези ко мне, поговорю с ним как следует быть. Сам подумай: если про Боровика на сходке объявят, все ссыльные поселюги хвост подымут и тебя же копытами бить будут. Тебя же, урядника! Или не соображаешь? Весь разговор про геройство и про офицерство сицилиста перетрем в ладонях. Мало ли сволочей проскочит в прапорщики через войну – и все им кланяться. Итоги подобьем после войны. Там будет видно, кто останется в офицерах, а кто в трубочистах. Морду ему еще начистят, если останется жив. Потому он и метил на Дарью, чтоб зацепиться за юсковский корень и на поверхность выплыть. Не выйдет. Лапы обожжет. Вот на пароходе встретил меня Боровиков – рыжая образина. Брат того, кажется. Поклон отвесил, земляком назвался, «воссочувствия от радостев» проявил – и лапу протянул: «Христа ради!..» Дай такому поблажку – он тебя за горло схватит. Не миловать, а бить таких надо.
– Оно так, – буркнул притихший Игнат Елизарович, приноравливаясь к шагу старшего брата: как там ни суди, а «цыган-жадюга» – головастый миллионщик, на кривой не объедешь.
Багряно-жухлые листья прибрежных тополей кружились в воздухе, устилая землю.
– Тут ведь какая вышла штука… – заискивающе заговорил Игнат Елизарович. – Как пришел пакет воинскому начальнику, я под тот раз был в Каратузе. Говорю: «Он же сицилист, Тимофей Боровиков, и розыск был из жандармского управления»; И писарь тот помнит. Отыскали бумагу. Прописано: в такой-то воинской штрафной части, с девятьсот четырнадцатого году Тимофей Боровиков, значит, крамольные разговоры проводил среди нижних чинов. И вдруг новая бумага: прапорщиком объявлен и георгиевский кавалер! Воинский начальник за голову схватился. Говорит: в уезде разузнаем.
– Ну и как?
– Ротмистр пояснил, что опосля того поступило из губернского управления упреждение: Боровиков проявил храбрость в боях. А тут вот и новая бумага!..
– На волка «Георгиев» навешали?
– Выходит.
– Сымут. Раскусят, что он за фрукт, и в «могилевскую губернию» пропишут.
– Дай бог!..
Братья разошлись мирно. Игнат Елизарович пообещал уничтожить письмо Тимофея каторжанину Зыряну и завезти воинского начальника в гости к Елизару…
Покончив с делами в Минусинске, на тройке собственных рысаков, лоснящихся от сытости, Елизар Елизарович с Григорием в рессорном тарантасе с брезентовым пологом мчались Курагинским трактом в Белую Елань.
VI
Дарьюшка петляла по горенке, как черная лисица в клетке. Четыре стены, четыре угла и филенчатая дверь на замке – арестантка. «Все равно уйду, через стены уйду. Не хочу, чтобы меня спихнули с рук Потылицыну, в придачу к паровой мельнице. Отцу нужен свой человек, чтобы ворочать миллионами. И он хотел бы, чтобы я стала закладной у Потылицына, сидела бы в четырех стенах и была бы покорной, как купчихи в Минусинске».
