– Три! – тут же перебил его звонкий голос бывшего студента Коновницина, исполняющего обязанности артиллеристского расчетчика (у князя Трубецкого были свои представления насчет того, какие должности вводить в штаты этого необычного корабля). Вот ведь шустрый шпак – ну никакого понятия о субординации.
– Три, – продублировал Поспелов, – правым, по готовности – огонь!
«Аляска», уже вставшая на циркуляцию, еще пару мгновений продолжала идти, мелко сотрясаясь всем своим корпусом от работы паровой машины, а затем…
«Да-дах!» – и почти сразу же: – «А-а-дах!»
Лейтенант Поспелов сердито выругался. Ну он же сказал – правым! Опять эти гражданские шпаки все портят…
Адмирал Гамелен молча смотрел на три громадных костра, пылающих на водной глади Камышовой бухты. Нет, его кулаки больше не были стиснуты так, что побелели пальцы. И он больше не скрежетал зубами. Все эти проявления эмоций кончились еще час назад, когда, после долгого пожара, с оглушительным грохотом взорвался гордость французского флота, его флагман – летящий над волнами красавец «Наполеон». А эти три костра были всего лишь догорающими транспортами. Хотя два из них сгорали вместе со всем своим грузом, поскольку их пока так и не успели разгрузить… Все-таки Камышовая бухта была не слишком приспособлена для перевалки такого грузового потока, который требовался для снабжения столь большой армии. Но это – не его проблемы. Пусть с этим разбираются снабженцы. И уж тем более, с тем, что творится на берегу. В конце концов, это берег, и горящие склады – абсолютно не его компетенция. Ему же сейчас требовалось понять, как один, вы только вдумайтесь, всего один корабль, да еще столь маленький и… чего уж там, уродливый, смог устроить такой страшный разгром. Четыре боевых корабля, вы только вдумайтесь – четыре! Чего уж тут жалеть о каких-то транспортах… Причем два из них – новейшие могучие винтовые линкоры, а еще один – вполне современный пароходофрегат, мужественно подошедший вплотную к тому уродцу и попытавшийся его сначала расстрелять, а затем даже и протаранить. И ведь были же попадания, были! Гамелен лично наблюдал в подзорную трубу, как ядра бьют в эту странную, похожую на кастрюлю конструкцию на палубе этого уродца, в которой были установлены две его чудовищные пушки. А разрывы снарядов бомбических пушек были видны даже невооруженным глазом. И мачту у него удалось сбить. Да и от его трубы так же остался всего лишь жалкий обрубок. Но этот уродец продолжал стрелять и маневрировать как ни в чем не бывало, раз за разом разряжая свои крупнокалиберные монстры в корму и борта французских кораблей и судов. А потом повернулся и ушел… И кто посмеет обвинить Гамелена в том, что он приказал вывесить сигнал «Спасаться каждому по возможности»! А как еще он мог бы спасти хотя бы часть флота, столкнувшегося с такой неожиданной и непонятной угрозой?
Адмирал вздохнул. Кого он хочет обмануть? И посмеют, и, более того – непременно обвинят. Это – разгром. А за разгром нужно будет кому-то ответить. И Гамелен не видел здесь более подходящего кандидата на роль козла отпущения, чем он сам…
– Господин адмирал, господин адмирал!
Фердинанд Альфонс повернулся. К нему бегом несся адъютант, сопровождаемый еще одним офицером в английском военном мундире.
– Господин адмирал, к вам офицер связи от союзников.
Адмирал молча кивнул и протянул руку.
– Я-я… без пакета, – несколько растерянно сообщил ему англичанин. – И, похоже, поздно.
– Что вы имеете в виду? – нахмурился Гамелен.
Англичанин несколько смущенно кивнул подбородком на горящие французские корабли.
– У нас творится то же самое. Какой-то странный уродливый, низкобортный, но вооруженный просто чудовищными по калибру пушками корабль на рассвете вошел в бухту Балаклавы, почти молниеносно расстрелял дежурный фрегат, после чего открыл огонь по винтовому линкору «Агамемнон».
– И как результаты? – невольно подобрался адмирал. Если потери англичан не меньше, чем у него, то это…
– Когда Балаклавская бухта скрылась с моих глаз, – с тяжелым вздохом поведал англичанин, – «Агамемнон» горел, а этот уродец стрелял уже по «Эксмуту», который только-только развел пары.
Фердинанд Альфонс незаметно облегченно выдохнул. Значит, разгрому подвергся не только флот Франции, но и надменные британцы. Это давало надежду на то, что нападки на него будут не столь уж сильными… Но для этого стоит поторопиться и подготовить срочную депешу императору. Дабы он судил о ситуации со слов самого адмирала, а не прислушиваясь к голосам недоброжелателей Гамелена… И еще, как бы там дальше не повернулось, стоит намекнуть императору, что для Франции было бы очень неплохо уже сейчас начать прощупывать почву насчет последующего возможно более быстрого приобретения у России подобного типа кораблей. Нет, Фердинанд Август был далек от мысли, что все потеряно, в конце концов у Франции тоже есть свои бронированные корабли – могучие «Лавэ», «Тоннант» и «Девастасьон», которые, судя по полученным сообщениям, прошли турецкие проливы и сейчас либо находятся в Варне, готовясь к последнему броску, либо уже двигаются сюда, к Крыму. Однако после всего увиденного сегодняшним утром у адмирала были очень сильные сомнения в том, что эти мощные, величественные, но очень тихоходные и жутко неуклюжие и слабоуправляемые «комоды», которыми теперь казались новейшие броненосные монстры французского флота, смогут хоть что-то сделать против бесчинствовавшего здесь этим утром уродца. Вот встать на якорь напротив какого-нибудь берегового бастиона и расстрелять его из своих тяжелых пушек – это да. А против небольшого юркого кораблика, способного зайти в корму и держаться там, расстреливая этих мастодонтов из своих чудовищных пушек – вряд ли. Вон он как от пароходофрегата увернулся… А это означает, что объединенному флоту просто нечего противопоставить новому русскому оружию. И, значит, дело, так или иначе, начнет неминуемо склоняться к миру с Россией. Соперничество с Англией никто пока не отменял. Адмирал буквально с молоком матери впитал, что главными врагами Франции на море всегда были, есть и остаются именно британцы, и, как и подавляющее большинство его подчиненных, воспринимал нынешний союз с бриттами как временный. К тому же можно было быть уверенным, что надменные островитяне точно не упустят своего и попытаются как можно быстрее завладеть технологиями производства подобных кораблей. Хотя бы через ту же покупку у русских. Поэтому им, французам, необходимо, как минимум, не отстать от своих старых врагов и нынешних временных союзников. Для чего следует начинать действовать уже сейчас…
Адмирал задумчиво кивнул своим мыслям, потом небрежно махнул рукой англичанину, давая тому понять, что он его больше не задерживает, после чего развернулся и двинулся к домику, в котором квартировал. Да, в письме к императору стоит сосредоточить внимание именно на этом. То есть не на сегодняшнем поражении, а на будущих непременных победах над старым врагом…
Дмитрий Силлов
Бретёр[26]
– Ну и долго вы намерены топтаться перед дверью, Ватсон?
Доктор Ватсон несколько нерешительно потянул за дверную ручку и перешагнул порог.
– Вы как всегда удивляете своей проницательностью, дорогой друг, – произнес он, от смущения забыв про приветствие. – Но как вы узнали, что это именно я?
В полумраке знакомой комнаты плавали сизые клубы дыма, при неверном мерцании свечного огарка казавшиеся живыми. За окном потихоньку вступал в свои права хмурый лондонский вечер, и при весьма неважном освещении было непросто рассмотреть в темном углу старое, глубокое кресло эпохи Регентства, в котором сидел человек, облаченный в домашний халат, и с неизменной трубкой в руке.
– Элементарно, Ватсон, – произнес человек скрипучим голосом. – Просто у меня за эти годы не притупился слух, вот и все. Миссис Хадсон без пререканий и получасового разглядывания в дверной глазок отперла входную дверь, стало быть, знала того, кому открыла. Потом она ахнула, как если бы увидела привидение, а после я услышал нерешительное топтание возле двери. Из чего несложно было сделать вывод, что некий джентльмен, от которого целых полгода не было вестей, решил, наконец, проведать старого приятеля. Но при этом он еще не придумал оправданий своей забывчивости и потому не решается войти. Что ж, лучше поздно, чем никогда.
– Вы как всегда правы, мой друг, – произнес доктор, с облегчением вздохнув – судя по сварливому тону, сыщик был рад его видеть. В противном случае Холмс просто молчал бы, отвернувшись к окну и делая вид, что в комнате никого нет.
– Присаживайтесь, что вы мнетесь, словно Лестрейд, до зарезу нуждающийся в расследовании, на которое Скотланд-Ярд не выделил средств? Как ваша врачебная практика в Кенсингтоне? Надеюсь, миссис Ватсон в добром здравии?
