получили ангажемент.
А потом я увидела Вас и Вашего друга в зрительном зале в Ковентри… Я чуть с ума не сошла. Должно быть, Вы заподозрили что-то, думала я, иначе зачем бы Вам нас выслеживать. Я решила, что должна узнать все — пусть даже самое плохое, только не эта неизвестность, — и пошла за Вами. Мною двигала храбрость, храбрость отчаяния. А потом, прежде чем я успела объяснить Вам все, я вдруг догадалась, что Вы подозреваете не Беллу, а меня. Или, может быть, думаете, что я Белла, ведь нож-то украла я.
Ах, если бы Вы знали, что творилось в моей душе в ту минуту… возможно, Вы простили бы меня… Я была так напугана, сбита с толку, отчаяние владело мною… Тогда я поняла лишь одно — Вы стараетесь спасти именно меня… Я не знала, захотите ли Вы помочь ей, Белле… Скорее всего, нет, подумала я, ведь она — совсем другое дело! Я боялась рисковать. Мы с Беллой — близнецы, и я готова сделать для нее все, что в моих силах. Поэтому я ничего не сказала Вам, не призналась, что обманула Вас. Какая же я дрянь!.. Ну, вот и все. Этого более чем достаточно, наверное, подумаете Вы. Я должна была открыть Вам свою душу… Если бы мне это удалось…
Как только в газетах появилось сообщение, что Жак Рено арестован, разразилась беда. Белла не стала ждать, как пойдет дело…
Я так устала. Не могу больше писать…»
Сначала она подписалась Сандрильоной, потом перечеркнула и вместо этого поставила «Далси Дьювин».
Я по сей день храню это наспех написанное, испещренное помарками и закапанное слезами послание.
Пуаро был рядом, когда я читал письмо. Листки выпали из моих рук, и я посмотрел в глаза Пуаро.
— Так вы все время знали, что это была не Сандрильона?
— Конечно, мой друг.
— А почему же вы не сказали мне?
— Во-первых, я и не предполагал, что вы можете так обмануться. Вы же видели фотографию. Конечно, сестры очень похожи, но не заметить разницы просто невозможно.
— Но у той были светлые волосы?
— Парик. Белла надевала его во время выступления, этот контраст придавал сестрам пикантность. Мыслимое ли дело, чтобы один из близнецов был блондином, другой — брюнетом?
— А почему вы не сказали мне об этом в тот вечер, в Ковентри?
— Вы так бесцеремонно обошлись со мной, mon ami, — сухо сказал Пуаро. — Вы же лишили меня возможности говорить.
— Ну а потом?
— Что потом? Ну, во-первых, меня очень задевало, что вы совсем не верите в мои способности. Кроме того, мне хотелось посмотреть, выдержат ли ваши чувства испытание временем — настоящая ли это любовь или очередное увлечение. Я вовсе не собирался надолго оставлять вас в неведении.
Я кивнул. В его голосе звучало такое сочувствие и доброта, что я не мог держать на него зла. Повинуясь внезапному порыву, я нагнулся, поднял листки с пола и протянул Пуаро.
— Возьмите, — сказал я. — Хочу, чтобы вы прочли.
Он молча прочел и поднял взгляд на меня.
— Что же вас тревожит, Гастингс?
Никогда еще я не видел Пуаро в таком расположении духа. Его обычной насмешливости и в помине не было. Мне не пришлось даже делать над собой особых усилий, чтобы сказать то, что не давало мне покоя:
— Она не говорит… не говорит… ну, в общем, безразличен я ей или нет.
Пуаро полистал страницы.
— Сдается мне, вы ошибаетесь, Гастингс.
— Что? Откуда вы это взяли? — в волнении воскликнул я, подавшись вперед.
Пуаро улыбнулся.
— Да тут каждая строчка говорит о том, что вы ей небезразличны, mon ami.
— Где же мне найти ее? Ведь в письме не указан обратный адрес. Только французская марка, и все.
— Не волнуйтесь! Положитесь на старого Пуаро. Я найду ее, как только выдастся свободная минутка.
Глава 27
Рассказывает Жак Рено
— Поздравляю, мосье Жак, — сказал Пуаро, сердечно пожимая руку молодого человека.
Жак Рено навестил нас сразу же, как только его выпустили из тюрьмы. После этого он должен был вернуться в Мерлинвиль, к мадам Рено и Марте. Мосье Жака сопровождал Стонор, цветущий вид которого лишь подчеркивал болезненную бледность юноши, находившегося, во-видимому, на грани нервного расстройства. Он печально улыбнулся Пуаро и едва слышно сказал:
— Я выдержал весь этот ужас, чтобы защитить ее, и вот все напрасно.
— Как могли вы подумать, что девушка примет такую жертву? — сдержанно заметил Стонор. — Да она просто обязана была сказать правду. Она же понимала, что вас ждет гильотина.
— Eh ma foi![145] Не миновать бы вам гильотины, — подхватил Пуаро, и в глазах его мелькнул насмешливый огонек. — Ведь на вашей совести была бы еще и смерть мэтра Гросье. Если бы вы продолжали упорствовать в своем молчании, беднягу непременно хватил бы удар.
— Он туп как осел, хотя вполне благожелательный, — сказал Жак. — Как он меня раздражал! Вы ведь понимаете, я не мог доверить ему свою тайну. Но боже мой! Что же теперь будет с Беллой?
— На вашем месте я бы не слишком расстраивался по этому поводу, — с искренним сочувствием сказал Пуаро. — Как правило, судьи весьма снисходительны к crime passionnel,[146] особенно когда его совершает юная и прелестная особа. Ловкий адвокат откопает уйму смягчающих обстоятельств. Конечно, вам будет не очень-то приятно…
— Это меня не волнует. Видите ли, мосье Пуаро, как бы то ни было, но я в самом деле чувствую себя виновным в смерти отца. Если бы не мои запутанные отношения с этой девушкой, он сейчас был бы жив и здоров. И еще моя проклятая оплошность — ведь я надел отцовский плащ. Не могу избавиться от чувства, что я виноват в его смерти. Наверное, сознание вины будет преследовать меня до конца моих дней.
— Ну что вы, — сказал я, стараясь успокоить его.
— Конечно, то, что Белла убила моего отца, ужасно, — сокрушенно продолжал Жак. — Но я дурно поступил с нею. Когда я встретил Марту и понял, что люблю ее, надо было написать Белле и честно во всем признаться. Но я так боялся скандала, боялся, что это дойдет до ушей Марты и она бог знает что может вообразить. Словом, я вел себя как трус, тянул, надеялся, что все само собой образуется. Просто плыл по течению, не понимая, какие страдания причиняю бедной девушке. Если бы жертвой пал я, а не отец, то свершился бы высший суд — я получил бы по
