И туманы утренние хороши. Люблю смотреть на туманы. Кажется, за ними скрыто прошлое. Бывает, вот так закроешь глаза и…
Встают перед тобой могучие сосновые леса, там – на левом; дубы вековые раскинули богатырские шатры свои по крутояру, здесь – на правом берегу. Глубокая и широкая река с островом посредине. Хозяин дремучих лесов – медведь; огромный и добрый зверь – лось; умный и трудолюбивый строитель – бобр; храбрый, неуклюжий, но быстрый кабан; и трепетный олень…
Может быть, поэт смотрел отсюда же, от угла семинарии, и сложил строки:
Тому давно, в глуши суровой,Шумел тут грозно лес дубовый,С пустынным ветром речи вел,И плавал в облаках орел…
«…Ни где бо видети человека, точию пустыни велия и зверие множество», – записал дьякон Игнатий в конце четырнадцатого века, проезжая через эти места. То было утро Черноземного края, печальное утро моей земли после страшной ночи хана Мамая, «быша во мнозе сила», уничтожившего русские поселения и здесь.
Время всегда покрывает историю дымкой тумана. Века уходят за веками, унося за собой города, государства, цивилизации. Туманы истории! Одни города умирают и воскресают вновь, другие так и не поднимаются, умерев однажды, третьи живут тысячелетиями. Но у каждого из них свое неповторимое утро жизни.
Мой город помнит себя с того тысяча пятьсот восемьдесят пятого года, когда он был обозначен на самом краю Московского государства. А дальше, на юг, – «дикое поле». Город родился в боях на засечной линии, город-крепость, город-воин.
Синела степь безгранной далью,И, притаясь за вал с пищалью,Зажечь готовый свой маяк,Татар выглядывал казак…
Так увидел поэт в пелене тумана утро своего города, своего края, увидел отсюда, вот с этой точки. И кто знает, может быть, отрывок из поэмы, откуда взяты эти строки, лучше любой исторической гипотезы ляжет на сердце поколений, пронизав лучом поэзии туман истории.
Город помнит свое утро. Он помнит и восстание казака Герасима Кривушина, и подметные письма Степана Разина, и полковника Дзиньковского из Острогожска, города-побратима, решительно ставшего на сторону Разина всем полком. Город помнит и восстание Кондрата Булавина, его поражение и тягостный конец повстанцев… Город помнит! Он смолоду был боевым воином Родины, свободолюбивым, непокорным и непримиримым к угнетателям, чужим и своим.
Город помнит и царя Петра. Помнит царя-умельца, который сам себе шил сапоги-ботфорты, искусно владел плотницким и столярным инструментом, сам спроектировал корабль на 58 пушек и сам же командовал частью первого флота. И твердыня турок – Азов пал.
История русского флота начинается с Воронежа. Город помнит Петра. Стоят на часах истории Успенская церковь и колокольня Акатова монастыря – свидетели бурной Петровской эпохи. Стоит и сам Петр Великий.
А кисея тумана над рекой тает. Очертания луга проступают так, будто появляются острова, но теперь уже на светло-сизоватом фоне. И вот солнце, вполшара, брызнуло лучами на город. Он стоит грудью к солнцу! День начался. Новый день – новые дела, новые думы.
Прошлое надо помнить еще и для того, чтобы думать о будущем. И город помнит.
Ремесленные мастерские.
Заводики.
Крепостное право и нищенство…
Заводы!
Беспросветный труд одних и богатство других.
Безысходность и протест…
И вдруг взорвалось! Взорвалось «красным петухом» в степи и боевыми дружинами в городе в 1905 году. Как не помнить! Тут память города свежа и чиста, как память сердца.
Память сердца! Днем, в крутоверти жизни, она уступает место заботам дня. А ночами прошлое иногда приходит само и стучится в сердце. В такую ночь хорошо побыть у А.В. Кольцова и И.С. Никитина.
…Луна заливает город. Посеребренные ею дома чередуются с тенями. Короткие тени от деревьев дрожат и чуть-чуть покачиваются на тротуарах. Трудовой город спит спокойным сном. А тени прошлого дрожат в отблесках фосфорического света.
В эту ночь хожу по парку: от Кольцова к Никитину и обратно. От одного к другому. Они – боль сердца русского! История оперирует фактами. Поэзия – только сердцем.
Стою и будто слышу:
Иль у соколаКрылья связаны,Иль пути емуВсе заказаны?
Песня – стон поэта… Израненного и раздавленного «грязным миром». Но ведь это он, противоборствуя «грубой» жизни, изнывая под ее прессом, в суровой той действительности бросил клич с верой в будущее!
Размахни крылами:Поднимись – что силы,Может, наша радостьЖивет за горами.
И он же воскликнул в письме к апостолу российской мысли, своему другу В.Г. Белинскому: «…буду биться до конца-края… и когда… упаду, – мне краснеть будет не перед кем, и перед самим собой я буду прав!»
И он упал. Упал, правый.
Через восемь лет после него другой певец России народной, измученной и убогой, напишет, будто принимая эстафету:
К чему колени преклонять?Свободным легче умирать.
…Лунный свет. Я шагаю от одного к другому и обратно.
Глубоко и горько задумался Иван Саввич. Во всем облике – дума о Родине. И тоска. В безвольно опущенной ладони, в скорбной согбенной позе и в преклоненной безутешно голове – Россия!
Это он ей спел:
Не легка твоя будет дорога,Но иди, – не погибнет твой труд.
И кажется: только-только он стоял на пьедестале во весь рост, с поднятой рукой и, гордый, провозглашал, как пророк:
Падет презренное тиранство,И цепи с пахарей спадут…
Но… задумался. Сел. И произнес:
Придет ли, наконец, пора,Когда блеснут лучи рассвета…
В поэте – Россия! Это ее надежды и сомнения он пел, ее печаль и беспросветность, убожество и могущество, ее широкие степи, ее голубую даль и ее же цепи.
Позже примут эстафету и от Никитина сердца других поэтов. Но эти двое – наши родные. Они ходили по тем же улицам, где мы ходим. В нас – часть их сердец. Они для нас незабвенные вовеки.
Город помнит!
Тысяча девятьсот семнадцатый год!
За-дре-без-жа-ли осколки разбитого, окрашенные отсветом пожара. Закачалось оно и-и-и… р-рухнуло!
Разрушали старый мир!
Через пять дней после Петрограда – переворот в Воронеже. Чернозем бурлил. Вместе с Воронежем восстал Острогожск – старый и верный побратим-воин. Чернозем дышал гулко. Дышал трудно: то со скрежетом зубовным, сбрасывая ярмо и цепи, то с восхищением и надеждой – Ленин, Свобода, Революция!
Революция шла и в человеке, она прошла через каждого человека, и он сам становился иным: либо – новым, либо – отброшенным историческим взрывом, либо – смятым колесницей истории.
Да, была Россия, расколотая надвое…
Нельзя забыть того кипящего времени, когда Россия, расколотая надвое, – на друзей ее и врагов, – была зажата в кольце контрреволюции. Не забыть повального тифа, холеры, голода и героизма.
Россия в тисках!
А Воронеж? Воронеж оказался на границе Советской власти и Донщины – стана белогвардейцев. Будто снова город встал на грани с «диким полем». В числе первых из городов встретил удар Каледина, Краснова, потом Мамонтова и Шкуро. Черноземный край не сдался и победил, несмотря ни на что.
Камни хранят память о героизме тех дней.
Город помнит! Тогда он вставал на ноги, как неимоверно усталый боец после победного боя, – окровавленный, в изорванной одежде, может быть, с последней обоймой патронов и с последней коркой хлеба.
Потом эти солдатские руки стали рабочими руками. Целое поколение новых, молодых рабочих рук сменило бывших бойцов.
Они строили!
Новые заводы-гиганты выросли богатырями Родины.
Городу тесно. Город прочно обосновался уже и на левом берегу реки. Здесь он – юный город. Здесь прошлое – это всего лишь вчера истории.
Вчера. Что было вчера? О, вчера для города было самым тяжким из тяжкого и самым героическим из героического. Город помнит те ночи и дни…
Была тоже весна. Весна очищенного от фашистской скверны города. Был март тысяча девятьсот сорок третьего года. Война!
Ветер в ту ночь настойчиво и напористо завывал по городу, путался и визжал в пустых прокопченных коробках, вырываясь из зияющих глазниц-окон.
Война-а! – выл ветер.
Жутко погромыхивали полуоторванные листы железа: война-а!
Ныли, кому-то жалуясь, обрывки проводов на уцелевшем телеграфном столбе: война-а!
А над развалинами моросил дождь. Казалось, разрушенный город лежал и тихонько плакал – большой, разбитый.
Но он дышал, мой город! Люди, уже обессиленные люди, пробились через развалины в подвалы. Город жил в земле. Он дышал с перебоями. И слышно было в том дыхании: война-а!
Каждый камень окроплен кровью тех, кто вел здесь бой. Тогда поэт нашего времени бросал из своего беспокойного и непримиримого сердца слова-снаряды, как из мощного орудия:
Страшный бой идет, кровавый,Смертный бой не ради славы,Ради жизни на земле.
И бой прошел. Победный бой!
