Побледневший седой полковник, отвернув теплый воротник бекеши, только пожал плечами.
... — Что это значит? — дергая Захара Торбу за ногу, спросил Павлюк.
— А это значит... — с волнением подбирая слова, отвечал Захар, — это значит — обыкновенное явление, русские пушки. Коллективно работают... Штук тыща, а может, и поболее.
— Добре сработали, — тихо отозвался Павлюк: — у меня даже каска набок съехала.
— У тебя набок съехала, а у гитлеровцев они слетели вместе с головами.
В блиндаже подполковника Осипова радист Савка Голенищев, склонившись над передатчиком, передавал радиограмму:
«Координат 46/90 отлично. Полное истребление батальона пехоты противника. Координат 48/96 движение запад. Прошу несколько залпов. Координат 44/88 мое сосредоточение, иду охват Петропавловское. Меняю командный пункт. Передачу временно прекращаю».
— Все?
— Нет еще, товарищ подполковник, не все, — повернув голову к Осипову, проговорил Савка. — У аппарата генерал Доватор, он спрашивает: где будем завтракать?
— Где будем завтракать? — на лице Антона Петровича теплилась радостная и веселая улыбка. — Передай генералу, что завтракать будем в Петропавловском.
— Генерал спрашивает: а где будем обедать? — передавал Голенищев.
— Если генерал хочет, — отвечал Осипов, — можно пообедать в Немирове или Козлове.
— Генерал согласен пообедать в Козлове и спрашивает, что будет на закуску.
Савка, лукаво подмигнув Осипову, напряженно ждал.
— Передай, что на закуску обещаю Шитьково. А если будет тот же повар, который утром заварил всю эту кашу, то ужинать будем еще дальше.
ГЛАВА 4
Ординарец старшего лейтенанта Виктора Поворотиева вывел из калитки коня и подвел к крыльцу. Виктор стоял на нижней ступеньке и обматывал шею серым с голубыми клетками башлыком. Феня внимательно следила за всеми его движениями.
— Обождите, дайте я!
Стянув с рук беличьи рукавички, она зажала их под подбородком и, расправив концы башлыка, аккуратно завязала их на шее Виктора. Виктор всем существом своим чувствовал ее дыхание и теплоту пальцев.
Затянув концы башлыка, она отпустила их и несколько раз повторила одно и то же движение. Оба они молчат. Феня, прищурив глаза, размышляет, какой бы еще придумать узелок и завязать его пооригинальнее.
Виктору становится жарко. Он чувствует блуждающий в крови огонек, который зажгла два месяца тому назад эта известная ему только по фотографии девушка. Теперь она стоит рядом и с нежной заботливостью неторопливо поправляет концы его башлыка.
— Так лучше и красивее, — говорит она, любуясь на свою работу.
— Да, да, так лучше... благодарю... — соглашается Виктор, не видя и не зная, как там заправлено.
— Так это ваш конь? Ты всегда на нем ездишь?
Виктор смотрит на нее и прислушивается, правильно ли он расслышал это простое, ласковое и сближающее «ты».
— Да. Это мой конь. Его зовут Лысянкой, потому что, видите, у него весь лоб белый.
Конь нетерпеливо переступает ногами. Его рыжую шерсть взъерошил мороз. Ординарец выезжает уже верхом.
— Мне пора, — коротко замечает Виктор. — Мы еще увидимся?
— Да, конечно... — невпопад отвечает Феня. — Впрочем, не знаю, мы ведь на одном месте никогда не стоим.
— Ну, что ж, до свидания. — Виктор, откинув полу бурки, протягивает руку. Он хотел еще что-то сказать, но не сказал, а только с улыбкой пошевелил губами. От кухлянки Фени пахнет чем-то домашним, милым, забытым теплом и уютом.
— Там очень страшно, куда ты едешь? — спросила она тихо.
— Немного страшней, чем здесь. Но теперь мне будет не страшно, — говорит он, пожимая ее мягкую, горячую руку.
Торопливо разобрав поводья, Виктор вскочил в седло. Отъехав немного, он снова вернулся. Успокаивая коня, сказал:
— Мне не страшно, потому что я вижу тебя. Только не забывай, пиши. Если бы ты знала, что это такое... что такое получать на фронте письма!
— Я знаю, Виктор... — Феня с трудом перевела дыхание. Брови ее дрогнули.
Виктор, отпустив поводья, дал коню волю. Рыжий дончак, разбрасывая ошметки снега, помчал его вдоль переулка.
Уже светлело утро. Подходил холодный ноябрьский день. Скоро за краем леса ослепительно брызнет солнце и зажжет снег серебряными искрами.
Феня не подозревала, как мучительна может быть короткая радость встречи. Любовь, слышимая только сердцем, начинает до боли тревожить всю.
Удары «катюши» застали Поворотиева на проселочной дороге. Что-то ахнуло, ошеломительно, гулко, буйно, и пошло гудеть, перекатываться по лесу. Лес трещал, словно от налетавшего урагана. Конь стал спотыкаться и склонять голову к земле.
Когда Поворотиев прибыл в полк Бойкова, спешенные кавалеристы, подтянув подбородники касок, напряженно ожидали сигнала атаки. Над головами бойцов густо поблескивали привинченные к самозарядным винтовкам ножи штыков. По лесу шумно передвигались резервные эскадроны конницы, приданные Бойкову на случай конной атаки. Полковник, сбросив бурку, задирая разгоряченному коню голову, мчался от эскадрона к эскадрону. Штабные командиры едва успевают записывать его распоряжения.
«Батарею передвинуть на высоту 112, — диктует Бойков усатому, остроскулому, в мохнатой папахе капитану. — Как только очистим Морозово, немедленно туда старшин с кухнями и водой. Автомашины для раненых на просеку. Вывозить в санэскадрон в Покровское. Командирам эскадронов повторное, требовательное напутствие: передвигаться как можно быстрее, короткими бросками, не задерживаться долго».
Полковник вскидывает большие черные глаза и смотрит в упор на собеседника. Белки его глаз от напряжения и бессонницы покраснели, а в самих зрачках упорная, твердая решимость. Она подхлестывается перекатным гулом гвардейских минометов, возбужденными голосами людей, готовых по первому сигналу ринуться в бой.
Неожиданно артиллерийский гул замирает. Сознание давит непривычная тишина, напряженная, налитая суровой угрозой.
— Ракету! — коротко бросает Бойков усатому капитану. В воздухе с треском лопаются сигнальные ракеты. Над лесом взвиваются яркокрасные вспышки, и хриплый протяжный голос рвет напряженную тишину:
— Первый эскадрон! Вперед!
— Второй эскадрон!..
Старший лейтенант Поворотиев стоит на наблюдательном пункте рядом с полковником Бойковым и, не отрываясь, смотрит в бинокль.
По полю с громким криком «ура» густо растекаются цепи наступающих. Темные на снегу фигуры бойцов скатываются с бугорка в низкорослые, изодранные снарядами кусты ольшаника, к небольшой речушке. За нею на изволоке виднеется немецкая оборона.
Лихорадочно-торопливые пулеметные очереди то вспыхивают, то замолкают, то вновь разгораются с бешеной силой. Справа от атакующих эскадронов, из леса, в белых маскировочных халатах, волна за волной появляется панфиловская пехота.
— Панфиловцы пошли! — громко выкрикивает Бойков.
Он стоит в расстегнутом нараспашку полушубке, с раскрасневшимся лицом и наблюдает в бинокль.
— Хорошо идут, хорошо!
В окулярах бинокля мелькают серые группки немецких солдат. Они поспешно отходят к зеленеющим елям.
Полковник, оторвав от глаз бинокль, круто повернувшись к усатому капитану, приказывает:
— Эскадронам приготовиться к атаке!
Сунув бинокль в футляр, Бойков сбрасывает с плеч полушубок.
Полевые ремни ловко обтягивают его крупную, в темнозеленой телогрейке фигуру. Придерживая рукой шашку, он сходит с наблюдательного пункта и направляется к своему коню.
Офицер связи, старший лейтенант Поворотиев, опустившись на одно колено, пишет генералу Доватору немногословное донесение...
Артподготовка все еще продолжается.
Над болотом серая белесая мгла. В удушливых облаках тумана едва заметно чернеет редкий искривленный сосняк. Шевчук и Рябинин вышли вперед обследовать местность. Зина привела эскадрон Шевчука на то место, откуда они вышли ночью. В глубоких следах разворошенного снега и земли уже стеклянел молодой ледок. От болота веяло мертвой тишиной и затхлостью.
Шевчук попробовал встать валенком на мшистую кочку и тут же провалился по колено в воду.
— Тю-ю!
Кондрат, сплюнув, отошел в сторону и, присев на пень, начал перематывать портянку. Скосив глаза на добротные сапоги Зины, он кивнул головой и улыбнулся. Поманив к себе старшину, отдал какое-то приказание.
— Пока туман не разошелся, надо войти в болото и отыскать Стакопу. Может, он ранен... — говорила Зина Рябинину.
— Да, надо торопиться, — согласился Рябинин, всматриваясь в туманную муть.
Подошел Шевчук и, посасывая трубку, вынул из полевой сумки карту.
— Ну, как думаешь, Кондрат Христофорович? — спросил Рябинин.
