Эхом кружечного грома отозвалась выволакиваемая хозяином бочка крепкого ромейского. Илья поощрительно кивнул, примерился к кружке — не самая ли маленькая досталась. Убедившись, что посудой не обидели, повёл курганами плеч.
— Вот и я говорю, баба с возу — мужику работы меньше. А Лёшка вон, с тоски, умирать собрался, нечто льзя так!
Хозяин, с подобающим случаю лицом, уже лил в кружки густой рубиновый напиток. Как бы невзначай, уважительно пробурчал:
— Коль такие дела, можно чего и покрепше.
Добрыня приложил руку к груди, мол, спасибо за заботу и понятливость. Потянулся вперёд, вдвинул кружку Поповичу, разом осушил свою. Лешак медленно разогнулся, будто на плечах стоял княжий терем, не видя ничего вокруг себя, поднёс бадейку к губам. Неверная рука дрогнула, по щекам побежали красные струйки, встретились на гладком подбородке, оросили кольчугу на груди. Пустая посудина стукнула о стол. На плечо легла пятернища Ильи.
— Пей, друже, пей! Ты пьяный лучше… А то совсем с лица спал. Рази так можно! Дурной кобыле сам знаешь…
— Извека! — перебил Лешак. Слова, будто ежи, с трудом лезли из горла. — Други, сыщите Сотника… Повиниться надоть, зря на него гневился… Сыщите, други.
Он потянул руку за второй кружкой. В корчме одобрительно загудели.
— Вот это дело!
— Повиниться для мужа не зазорно, да и нам не помешает мировую с ним осушить.
— Однако где ж его сейчас сыщешь…
— У Эрзи спроси, — прервал всех Велигой. — Либо у Мокши. Про Извека ежели кому и знать, то им одним. Токмо скажут ли!? За друга осерчали… И, выходит, поделом… Не—е! Думаю не скажут.
— Не скажем! — громыхнуло от дальнего стола.
Все головы повернулись на голос Мокши. Дородный великан, рядом с дремлющим у стены Эрзёй, ломал ногу гусю. Отхватив от румяной ляжки изрядный кус, неспешно прожевал, запил из кувшина и, так же не оглядываясь, добавил:
— Потому, как сами не ведаем.
Эрзя приоткрыл один глаз, стрельнул по корчме, двинул носом и снова прикрыл веко.
— Однако… — пробасил Мокша и вновь, под нетерпеливыми взглядами корчмы, принялся за ногу.
Пока хрустел косточками, в его сторону обернулся и Лёшка. В потухших глазах — отчаянье пополам с надеждой. Мокша степенно дожевал, побулькал вином, утёрся. Длань вновь зависла над раскуроченным гусём, выцеливая кусок поаппетитней. Будто вспомнив о чём—то, помедлил, затем передумал и опустил руку на стол.
— Однако, узнать—то можно. Бабка Агафья, ежели из ума не выжила, может подсказать. Ну, там… в воду поглядит, пару мышей сгрызёт, поганку понюхает… О прошлом годе, помню, Эрзю так разыскала, когда тот, в соседней веси, у девок пропадал. Тады аж трёх кажанов загубила, пока разглядела, где он обретается. Зато без ошибки…
Ватага Лёшки подхватилась как по тревоге. Об пол грохнула опрокинутая лавка. Кто—то спешно дохлёбывал из кружек. Кто—то по привычке вставлял монетки между досками стола, дабы те не свалились на пол и не затоптались при потасовке.
Мокша с сожалением оглядел остатки утки, однако тоже поднялся и, степенно утерев усы, развёл лопатами ладоней.
— Ну и пойдём, что ли.
— Ага, — отозвался Эрзя. — Пока бабка не померла. Хотя, её, поди, и палкой не уколотишь.
Все подались из корчмы. Без промедления заняли сёдла и, дождавшись Эрзю с Мокшей, направили коней на отшиб, где в перелеске приютилась изба старой ведуньи. Почерневший дубовый сруб увидали только подъехав к опушке. Дверь, свидетельствуя о присутствии хозяйки, была открыта и все заметно взбодрились — ехали не зря.
Лёшка первый соскочил на траву, но замешкался, пропустил вперёд себя Мокшу. Тот лучше всех знал бабку. Не раз обращался к ней за помощью, предпочитая выспросить о чём—либо у мудрой старухи, чем утруждать себя излишними раздумьями. Та тоже привечала уважительного балагура, частенько привозившего с собой разную хозяйственную утварь. И теперь все с надеждой поглядывали на Мокшу — как никак знакомый. Мокша, чувствуя свою значимость, степенно направился к крылечку…
…Бабка отставила веник в угол, прислушалась. Кот, по обыкновению путавшийся под ногами, вздыбил шерсть, сверкнул жёлтыми углями глаз, и сиганул на печь. Старуха подтянула платок, вздохнула, упёрла руки в бока. Сквозь дубовую ляду различила шаги многих человек. Мужчины. Не из пахарей. Скорее дружинники. Торопятся, но сдерживают шаг. Впалые щёки Агафьи растянулись в подобие улыбки.
Опять кого—то потеряли, подумала она и, не торопясь, заковыляла навстречу. В дверь три раза бухнуло. Тут же послышался чей—то грубый голос:
— Ты б ещё тараном постучал, дурья башка. Перепужаешь бабульку, ещё сподобится со страху.
Постучали потише, но так же настойчиво.
— Сподобится? Да я ещё ваших внуков женить буду… — проворчала старуха.
Она толкнула дверь и упёрлась взглядом в кольчужную стену. Чуть выше нависал тяжёлый подбородок, нос и глаза загораживал косяк. Богатырь отшагнул и, облокотившись на верхний край ляды, заглянул в проём.
— Жива ль, бабуля?! Как здоровьице?
— Сдохла! — съехидничала та. — Неужель не видишь. Вон — лежу в переднем углу и воняю, а крадовать[72] некому.
За спиной Мокши кто—то поперхнулся смехом. Ведунья ткнула кулачишком в могучую грудь и тоже осклабилась..
— А здоровья? Здоровья на троих, таких как ты, хватит. Ну да заходите, чего на дворе топтаться. Почто ноги—то трудили? Либо нужда приключилась? Без нужды—то ко мне не ходят. Без нужды всё чаще в журку заглядывают…
Мокша вовсю щерился, слушая привычное ворчанье старухи. Махнув остальным, шагнул внутрь. Один за другим сгибаясь под притолокой, ватага потянулась следом. Кое—как уместившись в невеликой избе, обступили Мокшу и Поповича плотным гуртом.
Сухая ладонь старухи повелительным жестом заставила вошедших расступиться и дружинники почти вжались в стены, высвобождая пространство посреди избы. Лёшка с Мокшей поначалу остались впереди всех, однако, спешно посторонились, когда Агафья выволокла из—за печи кованный треножник. Постановив его на свободном месте, указала на ведро и проворчала, будто сама себе:
— Во дворе бочка с дождевой водой, надо бы принесть ведёрко.
Мокша выхватил взглядом одного из молодцов, кивнул на дверь. Румяный гридень тут же бросился исполнять. Когда вернулся в дом, на треноге уже покоился широкий котёл, а бабка копошилась у стола, перебирая холщовые мешочки и пучки сушеных трав. Не оглядываясь, коротко распорядилась:
— В котёл!
Гридень исполнил и, не выпуская ведра, отступил к стене. Молчали. В тишине шуршали сухие травы, да старуха что—то бормотала, откладывая нужное в сторону. Эрзя, прислонившись к брёвнам в самом углу, снова начал задрёмывать, когда в избе громыхнул неуместный смешок Мокши.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
