Про себя он думал сейчас, что оленей им, наверное, не найти, но поделиться этой мыслью с Оросутцевым опасался.
– Отдохнем немного, – сказал Оросутцев и опустился прямо на снег. Выдохся я вконец.
– Отдохнем малость, – согласился Шараборин. Он тоже измотался и, пожалуй, еще больше Оросутцева нуждался в отдыхе. И, кроме того, ему причиняла беспокойство треснувшая от мороза нижняя губа. И ранкато, казалось, небольшая, но она саднила и вызывала боль. Губа распухла. Когда Шараборин неосторожно повертывал голову и задевал губой о шарф, ему хотелось кричать от боли. Он и говорить старался поменьше, чтобы не тревожить губу.
Оросутцев и Шараборин расположились на голом снегу, освободив натруженные ноги от лыж. Они не имели даже сил сделать настил из хвои.
Оросутцев полез в свой дорожный мешок, извлек оттуда два небольших куска промерзшего мяса и один из них бросил Шараборину
Промерзшее мясо вообще есть трудно, а с треснувшей и распухшей губой тем более. Еда причиняла Шараборину нестерпимые муки и вызывала в его сердце горечь и обиду. Шараборин не ел мясо, не кусал, а точил кончиками зубов, как зверь-грызун.
Холодное мясо не утолило голода, не прибавило сил. Неудовлетворенные едой, они закурили.
– Плохо будет, если к завтрашнему дню не найдем оленей, – проговорил Оросутцев, и эти слова вылетели у него непроизвольно, вместе с табачным дымом.
– Найдем, – постарался успокоить его Шараборин, хотя сам в это не верил, а если и верил, то очень слабо.
– Придется всю ночь бродить, а отдыхать будем днем, – сказал далее Оросутцев.
– Как хочешь, – согласился Шараборин.
Сквозь черные купы сосен и елей показалась поздняя луна, и от нее по снегу поползли расплывчатые тени.
Мороз крепчал, и его студеное дыхание уже начало пробираться под одежду Оросутцева и Шараборина.
– Ну и жжет, – и Оросутцев зябко подергал плечами. – Если так посидеть с полчаса, – околеть можно.
Шараборин подумал:
"Сейчас опять пойдем искать оленей, и опять я не буду знать, для чего мы их ищем и куда торопимся".
Он долго боролся с собой, наконец не выдержал:
– Зачем ты меня с собой тянешь? А? Зачем я тебе? У меня другой план есть.
Оросутцев поднялся и начал закреплять лыжи на ногах. Шараборин решил, что Оросутцев сделает вид, будто не расслышал его вопроса, и промолчит, но тот ответил:
– Как только найдем оленей, все тебе расскажу.
– Почему так?
– Ну что ты за человек! – сдерживая раздражение, заявил Оросутцев, неужели тебе не ясно, что делаю я все не ради своего удовольствия, а потому, что так надо. И ты тоже поймешь, что это надо. Пойдем. Теперь иди ты впереди, я эти места плохо знаю.
– Я тихо пойду, – предупредил Шараборин.
– Неважно. Я тоже уже быстро не пойду.
Они оставили место привала и долго еще петляли по таежной темноте. Ветви исхлестали, а острые иглы молодого сосняка искололи в кровь их лица. Ноги у обоих набухли, отяжелели от усталости и переставали слушаться. Уже далеко за полночь перебираясь через неглубокий, вымерзший до дна и занесенный снегом ручей, Оросутцев и Шараборин вдруг совершенно неожиданно наткнулись на следы оленей и нарт.
Они остановились и замерли на месте, стараясь проследить за убегающим следом, пока он давался глазу.
И как будто сил сразу прибавилось, и не так холодно стало. Шараборину показалось, что даже губа его перестала саднить.
– Не обмануло меня чутье. Все сюда, сюда, в эту сторону тянуло. Я чувствовал, – сказал он, хотя, конечно, на след оленей и нарт наткнулись совершенно случайно.
– Да, проводник ты что надо, – высказал похвалу Оросутцев. – Хорошо ты знаешь тайгу, чувствуешь себя в ней, как дома.
Это польстило Шараборину, но в то же время и немного насторожило его. Он так мало слышал похвал из уст Оросутцева, что не мог поверить в искренность и этой, и опасался, что похвала имеет особый, неразгаданный им смысл.
Шараборину, да отчасти и Оросутцеву, проведшим долгие годы в тайге, не составляло труда определить, куда и когда прошли олени, впряженные в нарты.
– Они прошли утром, совсем рано, и туда, налево, – сказал убежденно Шараборин. – Сытые олени, бегут здорово.
– Пошли налево, – предложил Оросутцев.
Идти по следу, оставленному несколькими оленями и двумя нартами, стало куда легче. Оросутцев и Шараборин затрачивали меньше сил на движение.
Шараборин сообразил, что оленями, видно, управлял хороший и знающий местность погонщик, так как след не вилял, а тянулся почти прямо через поляны, опушки, небольшие оконца в тайге, пересекал замерзшие пруды, ручьи, озера.
Луна уже поднялась высоко, и в ее призрачно-обманчивом свете рисовались фантастические картины. Каждый пень казался издали человеческой фигурой, застывшей в напряженном ожидании чего-то; снежные нависи на деревьях оборачивались в чудовищных зверей; дорогу преграждало вдруг непонятное, неестественное препятствие, в то время как на самом деле ничего не было.
Оросутцев, шедший теперь опять впереди, несколько раз останавливался, протирал заиндевевшие от дыхания, слипшиеся от мороза ресницы, и, убеждаясь, что с ними играет лунный свет, ругался:
– Дьявол его забери, наваждение какое-то, – и продолжал шагать дальше.
После часа безостановочного движения Оросутцев и Шараборин, строго придерживаясь следа, вышли на взгорок и остановились. Лицом к ним горюнилась рубленая изба. Дым из ее трубы тянулся к небу прямым высоким столбиком и рельефно выделялся на черной стене хвои. В нескольких метрах от избы лежали двое перевернутых кверху полозьями нарт. Это лучше всего свидетельствовало о том, что где-то недалеко пасутся олени.
Оросутцев и Шараборин стояли в молчании. Их отделяло от избы не больше чем метров сорок – сорок пять.
– Я говорил, что найдем оленей, – вполголоса заговорил Шараборин.
– Молодчина, молодчина… Но найти оленей – это еще не все.
– Я знаю, но главное – найти.
– Главное – взять их, и взять без шума, чтобы не видел хозяин.
– Они, однако, тут, недалеко.
– И надо брать всех, сколько есть, чтобы на остальных хозяин не пустился за нами в погоню.
– Всех заберем. Всех.
– А упряжь? – спохватился вдруг Оросутцев. – Упряжь-то, верно, в избе?
Шараборин умолк. Он совершенно упустил из виду упряжь, а ее порядочный хозяин, конечно, держит в тепле.
– Вот в упряжи-то и будет вся загвоздка, – сказал Оросутцев. И вдруг невдалеке раздался голос, заставивший обоих вздрогнуть.
