И сразу же Освободитель вселенной Ханумана за Ситой послал.
Сидела Сита в саду Раваны, окруженная стражей из злых духов. Лицо ее было печально. Не ждала она от будущего ничего хорошего. Но вдруг зашевелилась листва, и Сита увидела на дереве Ханумана.
— Рама победил! Ты свободна! — воскликнул царь обезьян.
Радость Ситы была столь велика, что она потеряла дар речи.
И поднял Хануман луч, чтобы расправиться с Ракшасами.
— Не трогай их, — послышался слабый голос Ситы. — Они подневольные и невиновные в причиненных мне муках.
И вот предстала Сита перед Рамой, сияя красотой. Взор ее источал любовь.
— Я отомстил, — молвил царевич. — Твой оскорбитель наказан. В твоей верности я не сомневаюсь. Но ты, оскверненная взглядом нечистым, ко мне вернуться не можешь. Удались от меня, дочь Джанаки!
— Воля твоя! — ответила Сита, склонившись. — Разлука с тобою смерти подобна. И потому, я прошу, сложи для меня погребальный костер.
И вот уже сложены в пирамиду сухие стволы. Огненные языки в небо взметнулись. Исчезла в пламени Сита. Но вдруг возник из огня муж величавый в багряных одеждах, золотом шитых. Поднял ладони Агни над вихрем черных кудрей, и все увидели Ситу. Пламя ее не коснулось. И трижды возглас раздался, грому подобный:
— Безгрешна! Безгрешна! Безгрешна!
Мифы о Будде
Мощный удар по религии «Вед», «Брахманов», «Махабхараты» и «Рамаяны» нанесло новое религиозно-философское учение, связанное с именем реального религиозного деятеля, жившего в Северной Индии скорее всего в IV в. до н. э. Это был Гаутама из племени Шакья, принявший имя Будда («Просветленный»). Буддизм создал свою собственную мифологию, в центре которой был героизированный образ учителя мудрости, основателя религии. В рассказах о Будде и его первых учениках излагаются открытые Буддой «благородные истины», усвоение которых освобождало человека от страданий и делало его существование осмысленным. Отвергая сотворение мира богом-творцом, буддисты не отрицали существования богов «Вед» и их способности влиять на человеческие судьбы, но заставляли их жить по правилам буддийской морали и даже восторгаться личностью и учением Будды. Восприняв у брахманизма идею перерождений и превращений богов, буддисты создали «Джатаки», особый вид произведений о прежних рождениях и страданиях Будды. Большая часть их сюжетов почерпнута из индийского народного творчества, но им придан характер буддийских нравоучений.
Ни одна из мировых религий, вопреки тому, что рассказывают о ней ее приверженцы, не приходит с неба вместе с божьими сыновьями, не развивается в безвоздушном пространстве. Она имеет земные корни. Она обращается к людям, тысячелетиями исповедовавшим другую веру. Чтобы укорениться в чужой вере, новым религиям приходится вступать в компромисс со старыми, пользоваться их идейным наследием и опытом.
Сам образ Будды, обросший мифами, как днище идущего сквозь века корабля ракушками, сформировался под непосредственным воздействием брахманской мудрости. В нем аскетизм и глубочайшее религиозное сосредоточение Ману и Маркандеи. Вступая с брахманизмом в полемику, буддизм использует его догматы. Не отрицая богов и их власти над природой, Будда разрешил им поклоняться, как своим слугам и подчиненным. Примерно то же случилось с дохристианскими богами, превращенными в святых, ангелов или злых духов.
В то же время Будда лишил богов главного — влияния на достижения буддийского религиозного и морального идеала, нирваны. Достигший нирваны — выше богов. Сохраняя богов, Будда ведет против них каждым своим поступком идейную борьбу. Несмотря на это, он сам становится богом и центром культа. Такова чисто человеческая трагедия всех преобразователей религий. Такова страшная месть поверженных ими идолов, принимающих отшумевших мятежников в свои неподвижные ряды.
Шакьямуни{349}
Ни одного текста, в котором бы жизнь Гаутамы излагалась полностью, не было до I в. н. э., когда появилась книга «Жизнь Будды Ашвагхоши». Рассказы о жизни царевича, отличающиеся в деталях, не дают оснований считать основателя буддизма вымышленным лицом.
Родиной Гаутамы считалась роща Лумбини близ столицы Шакьев. Родителями его, если верить легендам, был царь Шуддходана и Майядева, которой до рождения сына приснилось, что в ее тело вошел белый слон. Бегство Гаутамы из дворца произошло после рождения его сына Рахулы.
Описанная жизнь Гаутамы считалась в буддийской литературе последней земной жизнью Будды, которой предшествовали многочисленные жизни в разных обликах.
У подножья седых Хималаев раскинулась земля народа кошалов. Правило ею дваждырожденное племя Шакья, считавшее себя внуками Солнца. У царя Шакья родился первенец, которого назвали славным среди мудрецов именем Гаутама. На седьмой день после рождения сына умерла его мать.
Отец решил посвятить жизнь сыну. Он приказал отгородить дом высокой стеной, чтобы ничто не могло смутить юную душу. В ворота пропускали только красивых, хорошо одетых, здоровых людей. Прожив двадцать девять безоблачных лет, став мужем и отцом, Гаутама ни разу не выходил за ворота и с наивностью ребенка полагал, что всем живется так же беззаботно, как ему.
Он бы и дальше пребывал в этом счастливом неведении, если бы под тяжестью времени от стены не отвалилось несколько камней. Прогуливаясь по саду в сопровождении верного и молчаливого слуги, Гаутама обнаружил отверстие и выглянул через него. Его взору предстала каменистая дорога и одиноко бредущий по ней человек.
— Кто это? — спросил Гаутама у своего спутника.
— Старец, — отвечал слуга.
— Почему он согнулся?
— От долгих лет, — ответил слуга.
— Значит, и я буду таким… — задумчиво промолвил юноша.
Его прекрасный, светлый лоб впервые прорезала морщина.
Слуга промолчал, вспомнив, что ему было приказано не говорить ни о чем, что могло бы огорчить царевича.
С этого дня словно какая-то сила тянула Гаутаму к месту, откуда открывался неведомый ему мир.
Как-то ему предстало странное зрелище. Впереди шел человек с факелом. За ним двигались люди с носилками, на которых недвижимо лежал бледный человек. Сзади виднелись женщины с распущенными волосами, с плечами, посыпанными пеплом. Из их уст вырывались какие-то звуки. Это был плач.
— Что делают эти люди? — спросил Гаутама слугу.
— Они несут мертвого, — отвечал слуга.
— И меня так понесут? — спросил Гаутама.
Слуга молча отступил, вспомнив о приказе царя. Никто не заметил первой горькой складки у рта царевича.
Вечером того же дня, отослав слугу, Гаутама сам подошел к стене. Он увидел странного человека, звенящего колокольчиком.
— Подойди сюда! — крикнул Гаутама.
Незнакомец сделал несколько шагов и остановился. И тогда царевич увидел, что лицо человека сморщено, как кожура спеченного на огне яблока, а грудь под лохмотьями в язвах и струпьях.
— Кто ты? — спросил Гаутама.
— Разве ты не видишь, я — прокаженный.
— И ты зовешь людей на помощь?
Из уст прокаженного послышался звук, напоминающий бульканье кипящей воды. И это был смех!
— Нет! Я звоню, чтобы разбегались. Много лет я не слышал человеческого голоса.
Гаутама был пронзен состраданием. Из глаз его хлынули неведомые ему слезы. В них расплылись очертания стены, отгораживавшей его от людей. Мир, полный страхов и горестей, звал к себе. И царевич шел, повинуясь этому зову.
С тех пор во многих городах и селениях северной Индии видели удивительного странника. Судя по остаткам дорогой одежды и обуви, он был из дваждырожденных. Но его не привлекали дома, откуда доносились пение, музыка и смех. Он появлялся там, где слышались плач и стоны. Став добровольным помощником лекаря, он поил больных, обмывал зловонные раны. Он стоял у шалаша чандала, питающегося отбросами из разбитой посуды, и на юношеском лице не было видно отвращения.
Однажды Гаутама, прося подаяние, пришел в главный город страны магадхов. Царь увидел его с террасы дворца и удивился благородному облику нищего.
— Взгляните! — обратился царь к приближенным. — Юноша у ворот держится прямо. Чело его прекрасно. Нет, не низкого он рода. Слуги! Приведите его ко мне.
Пока слуги сообразили, чего от них хотят, пока они выбежали к воротам, незнакомец скрылся. Царь обещал наградить каждого, кто укажет место обитания юноши царственного вида в одежде нищего.
Прошло немало времени, пока одному из царских пастухов удалось удовлетворить любопытство владыки.
