Каково же было удивление Будды, восседавшего на золотом троне, когда он услышал всхлипывание. Повернув голову, Будда увидел старого привратника, то и дело вытиравшего с лица слезы.
— Что с тобою? — спросил Будда. — Весь народ празднует избавленье, а ты льешь слезы. Может быть, ты скорбишь о смерти того, кого в Варанаси называли Красноглазым?
— О нет! — воскликнул привратник. — Не о смерти Махапинталы я скорблю. Ведь каждый раз, выходя из дворца, твой отец бил по моей голове своим тяжелым кулаком, кажется, считая ее колоколом. Возвращаясь во дворец, он ударял столько же раз, возвещая о своем возвращении. Это стало у него привычкой. Вот я и думаю, что, оказавшись у ворот нижнего мира, он также будет бить привратника Яму и тот, рассердившись, отошлет его назад.
— Не бойся! — сказал Будда. — Царь сожжен на костре из тысячи возов, потом место сожжения было залито водой из тысячи кувшинов и окружено бороздой. К тому же существа, перешедшие в другой мир, никогда не возвращаются в то же тело. Не бойся!
Джатака об одиноком слоне
Давным-давно, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, в Гималаях родился слоненок. Выйдя из утробы матери, он был белым, как слиток серебра, глаза его сверкали, как драгоценные камни, рот пламенел как красная ткань, а хобот светился как серебряная цепь с искрами красного золота. Ноги его были гладкие и блестящие, словно покрытые лаком.
Когда слоненок вырос, не утратив красоты, он обрел мощь. Все восемьдесят тысяч гималайских слонов сошлись и сделали его вожаком. Но недолго он правил слонами. Увидя в стаде грех, он удалился и стал жить в лесу один, никогда не выходя оттуда, чтобы вытоптать посевы земледельцев.
Слава об одиноком белом слоне распространилась по всем Гималаям, но мало кому удавалось его видеть. Однажды один из жителей Варнаваси, — да сотрется из памяти его имя, — заблудился в чаще. Долго он метался, наталкиваясь на деревья, запутываясь в лианах, но, поняв, что выхода нет, сел на землю и заревел.
И вот он слышит шум продирающегося сквозь чащу большого зверя. Будда — а это он возродился в облике слона — решил помочь несчастному. Но человек, не поняв намерений животного, обратился в бегство. Тогда Будда остановился. Остановился и человек. Так повторилось несколько раз, пока человек догадался, что ему не хотят зла, и подпустил слона на близкое расстояние.
— Почему ты плачешь? — спросил слон, повернув к человеку огромное ухо.
— Почтенный! — произнес человек, склонившись до самой земли. — Я заблудился в твоем лесу и не знаю, как найти дорогу в город. К тому же я сильно ослабел от голода.
Слон привел человека к себе, накормил его досыта сладкими плодами и, обхватив его поясницу хоботом, посадил на спину. Он шел медленно, выбирая дорогу таким образом, чтобы человек не ушибся и на него не упала с дерева змея.
Стражники еще с башни над воротами увидели приближающегося к городу слона и созвали трубами весь город. Горожане высыпали изо всех ворот навстречу слону. Они никогда не видели слона, к тому же такого могучего. Человека же, которого доставил слон, считали давно погибшим. Но, кажется, никто ему не обрадовался, кроме ростовщика, которому он задолжал.
Подойдя к слону, ростовщик потрогал клык и сказал, обращаясь к спасенному:
— Этот клык настоящее сокровище!
Слон покачивал головой, словно соглашаясь с этой оценкой, а затем, повернувшись, с царственным достоинством удалился.
Человек же, не заходя в свою хижину, отправился на рыночную площадь в ряд резчиков по кости. Обращаясь к мастерам, он спросил:
— Скажите, дорого ли стоят бивни живого слона?
— Клыки живого слона стоят вдвое дороже клыков мертвого слона, — ответил старший мастер и назвал цену.
Вскоре после этого спасенный вернулся в лес и нашел там убежище одинокого слона.
— Ты снова заблудился? — воскликнул Будда удивленно.
— Нет, — ответил человек. — Я пришел к тебе за помощью.
— И чем я могу тебе помочь? — спросил слон с готовностью в голосе.
— Видишь ли, я бедный человек и мне не на что жить. У тебя же два клыка, и ты можешь обойтись одним. Дай мне клык, я его продам и буду кормиться.
— Что ж, — сказал слон. — Сходи за пилой.
— Я ее захватил, — сказал человек, сбрасывая со спины мешок, который зазвенел.
Слон подогнул ноги, чтобы человеку было удобно работать, и тот отпилил один клык, а потом, подумав, и другой.
— Ты не думай, — сказал слон, поднимаясь, — что клыки мне не дороги. Знай: с их помощью можно достигнуть спасения и просветления.
Но человек, кажется, не понял смысла сказанного. Он засунул бивни в мешок и, взвалив его на спину, зашагал к городу.
В городе он продал клыки по обещанной ему цене, рассчитался с ростовщиком и некоторое время жил в роскоши. Когда же золото кончилось, он вновь пошел в лес и, отыскав слона, сказал ему:
— Почтенный! Я продал твои клыки. Но деньги пришлось отдать за долги. И снова мне нечего есть. Дай мне остатки твоих клыков.
— Возьми! — сказал слон, опускаясь на землю.
Человек достал пилу и, срезав остатки клыков, отправился восвояси.
Через некоторое время он пришел еще раз и потребовал корни клыков.
Слон молча лег на землю. Неблагодарный забрался по хоботу слона, как по серебряной цепи, на голову слона, напоминавшую снежную вершину, и стал пяткой отбивать корни клыков. Потекла кровь. Видимо, слону было больно. Но он не пошевелился, не застонал. Отбив корни клыков, негодяй ушел. Но недалеко. Земля, выдерживавшая тяжесть гор, дрогнула под его ногами. Донесся отвратительный запах человеческих нечистот. Из трещины вырвалось пламя в форме хобота и, схватив предателя, швырнуло в преисподню.
Будда тогда произнес гатху:
Глаза неблагодарного повсюду так и рыскают.Людская жадность низкая.
Мифы Древнего Китая
Драконы, боги, древние цари
Со словом «Китай» в не слишком отягощенной культурными ценностями памяти связаны такие понятия, как Великая Китайская стена, рис, чай, шелк. К этому списку сооружений, изобретений, нововведений можно добавить бумагу, компас, тушь. Понятие «миф» в обыденном сознании с Китаем не ассоциируется. При слове «миф» в воображении возникают знакомые нам с детства образы Геракла, Орфея, Персея, Тесея, Ариадны, Кассандры. И это естественно, поскольку «миф» — греческое слово и художественное сознание европейцев основано на греческих мифах. Однако китайцы обладают не менее богатым мифологическим наследием, чем греки. Оно нам просто менее известно, поскольку Китай находился за Китайской стеной.
С китайскими мифами европейцы впервые познакомились в XVIII в., а до того сам Китай был мифом. Именно тогда ряду европейских философов казалось, что историю цивилизации должно начинать с Китая. Это мнение опиралось на представление о том, что Китай — родина самых древних и мудрых философов. Между тем, как это ясно теперь, китайские философы не древнее греческих и много моложе мудрецов Египта.
До философии в Китае было поэтическое осмысление мира и прошлого человечества в форме мифов. Эти мифы не рассказывались, а пелись, сопровождаемые ударами, гудениями, рокотом музыкальных инструментов. Их героями были первопредки и цари-мудрецы, создатели человеческой культуры. Между зарождением этих песен, хранившихся в народной памяти, и их фиксацией с помощью изобретенной во второй половине II тыс. до н. э. письменности прошли многие столетия. И несколько столетий понадобилось еще для того, чтобы записанные песни были систематизированы и осмыслены китайскими мудрецами как документы исторического прошлого, как рассказы об истинных событиях и лицах определенной территории и времени.
Сами песни, на основании которых философами создавалась фиктивная история, частично сохранились в сборниках «Шицзин» («Книга песен») и «Шуцзин» («Книга истории»). Китайский историк Сыма Цянь (146–86 гг. до н. э.) так сказал об отборе этих песен: «В древности песен (ши) было более трех тысяч. Конфуций отбросил негодные и взял то, что соответствует правилам и должному». Поскольку дошедших до нас песен 305, ясно, что негодными признано девять десятых поэтического наследия древних китайцев. Что касается принципов отбора, то они определялись задачами воспитания народа в духе конфуцианства с его идеализацией старины, почитанием предков, верностью нормам складывающегося государства. Таким образом, китайские песни донесли до нас упорядоченную, препарированную мифологию, соответствующую господствующему во времена Конфуция (VI–V вв. до н. э.) мировоззрению.
