— Он же аббат, — пожав плечами, отозвался Михаил. — Тяжело тебе, да? Ведь мы-то возрастали и учились с мыслью о том, что Папа безошибочен во всем, что касается церковной доктрины. А теперь наш славный аббат утверждает, что тот, кого мы звали его святейшеством, ничего не знает обо всем, что тут у нас происходит, какая тут сложная жизнь. Кроме того, у Папы своих дел по горло, и к тому же он по рукам связан грехами своих предшественников, продажностью епископов и писцов в Папской Курии.
— Но как он может порицать Святое Око Церкви! — прошептал отец Беллора.
— Лорд аббат так говорит: Папа, если на то пошло, всего лишь епископ Рима и потому не выше любого другого из епископов. И чтобы все мы помнили об этом и чтобы не забыли про то, что он — глава нашей Церкви, лорд аббат с этих пор объявляет себя архиепископом Грамерая.
Отец Беллора сидел неподвижно, словно его пригвоздили к стулу.
— Ну, — продолжал брат Михаил, — а архиепископ Грамерая уж точно может осуждать епископа Рима. Он указывает на ошибки Папы и пишет о том, что особо он ошибается в том, что не требует того, чтобы все правители признавали, что во всем, что касается нравственности, Церковь обладает большей мудростью, нежели мирская власть.
— Но это касается любой власти! — возразил отец Беллора. — Разве любое дело короля или королевы можно судить по тому, нравственно оно или безнравственно?
— В том-то все и дело — и как раз в этом, как говорит наш лорд аббат, и лежит причина всех несчастий нашего мирского государства.
— Но как же быть со словами Христа: «Кесарю — кесарево»?
Брат Михаил кивнул:
— Но, как говорит лорд аббат, даже кесарь должен отдавать Богу Богово, и в этом должен ощущать руководство Церкви.
Отец Беллора побледнел:
— Не хочет ли он сказать…
Но свою мысль он закончить не успел. Голос его дрогнул и оборвался.
Брат Михаил сочувственно кивнул:
— Все верно, святой отец. Наш славный лорд аббат рассудил так: Церковь должна быть выше короля, ибо она ближе к Господу и потому понимает, что благо для Господа, лучше любого короля. И король должен признать власть архиепископа.
— Но как же при этом король может не выступить против него? — прошептал отец Беллора.
10
Ночную тишину разорвали дикие, испуганные крики. Несколько секунд деревня содрогалась от шума — а казалось, прошло несколько часов. Повсюду вокруг площади хлопали двери и из домов, свирепо крича, выбегали крепкие широкоплечие крестьяне с дубинками и серпами в руках. Добежав до того дома, из которого доносились крики, они вышибли дверь.
Посередине комнаты, у подножия сломанной лестницы, приставленной к полатям, стояла на коленях седовласая женщина. Повсюду валялись перевернутые столы и табуретки, комод лежал на боку, рядом с ним — разбросанное в беспорядке белье и одежда.
Мужчины вытаращили глаза от изумления.
В следующее мгновение к ним, сам по себе, полетел кувшин.
Крестьяне завопили и пригнулись. Один из них бросился к женщине и подхватил ее под мышки.
— Ты ушиблась, Гризельда?
Женщина перестала кричать и, тяжело дыша, уставилась на своего спасителя широко раскрытыми глазами.
Деревянная кружка помчалась к голове мужчины. Он присел, а Гризельда взвизгнула.
— Да ну, подумаешь! — браво проговорил крестьянин. — Ерунда какая. Ты-то как?
— Я не… не ушиблась, — выдохнула женщина. — Нога… болит, но пожалуй, ничего страшного.
— Ну вот и хорошо. Давай-ка, держись за меня.
Крестьянин-здоровяк, поддерживая Гризельду, повел ее к двери.
Прямо ему в лицо устремилась табуретка.
Вскрикнув, крестьянин отступил. Табуретка пролетела мимо и врезалась в камин. Мужчина бегом бросился к двери.
Остальные поспешно отступили, а спаситель Гризельды выбежал из дома и бережно опустил женщину на землю.
— Вот… вот спасибо тебе, Ганс, — проговорила старуха, держась за его плечо.
— Не за что, — тяжело дыша, отозвался он. — Что у тебя с ногой-то, Гризельда?
Гризельда осторожно ступила больной ногой, опасливо перенесла на нее вес тела.
— Ничего, держусь вроде.
— Ну вот и славно.
В доме закричали. Те крестьяне, что стояли на пороге, отскочили назад и захлопнули за собой дверь. В дверь тут же что-то с грохотом врезалось.
— Это дух очага буйствует, — пояснил, отдышавшись, один из крестьян и, обернувшись, увидел, что площадь быстро заполняется мужчинами и женщинами. Они явно пришли поинтересоваться, стоит ли убегать, покидать родные дома или пока нет.
Ганс также заметил собравшихся и пошел к ним, подняв руки.
— Опасность миновала, люди добрые. С Гризельдой все хорошо. Она напугалась, но жива и здорова.
— Напугалась — что правда, то правда, — призналась Гризельда. — Легла я, значит, спать… Только заснула, вдруг то-то ка-ак шарахнет о стену прямо рядом с моей головой. Я с полатей соскочила, к лесенке кинулась, только ногу поставила — а все ступеньки разом рухнули, как будто то подпилил их!
— Слава Богу, хоть ногу не сломала! — крикнула какая-то добросердечная женщина.
Вперед вышел седой старик.
— Говорил я тебе: старая ты уже на такой верхотуре спать! Ты ж теперь одна-одинешенька в доме своем, так строй себе постель внизу!
— Да будет тебе, Хью, — скривив губы, бросила Гризельда. — Спустилась бы я, кабы ступеньки не подломились бы.
— Да уж… — проворчала другая женщина и чопорно поджала губы. — Только вот не каждую ночь духи швыряются чем попало.
— Слава Богу! — Старик перекрестился. — Вот только откуда он взялся — дух этот?
Крестьяне молча переглянулись.
— Сроду в этом доме духов не водилось, — заметил кто-то.
Стало тихо-тихо. Страх сковал сердца крестьян.
— Ушел он вроде, — проговорил Ганс, запрокинув голову и прислушавшись.
Все остальные тоже примолкли и прислушались. И верно; никаких звуков из-за двери домика Гризельды больше не доносилось.
— Ну, так я, пожалуй, домой вернусь, — не слишком уверенно проговорила Гризельда и повернулась к двери.
— Не ходи, — удержав ее за локоть, сказал Ганс. — Дождись рассвета. Приедет священник из Мальбрарля, освятит твой дом, тогда и сможешь снова войти в него.
Гризельда застыла в нерешительности.
— Даже не думай! — Молодая крестьянка, державшая за руку ребенка, подошла к старухе, набросила ей на плечи шаль. — Переночуешь у нас — места хватит. Ганс на полу поспит.
— Угу, — кивнул Ганс, встретился взглядом с женой и улыбнулся. — Не впервой.
— Ганс! — вырвалось у женщины. Она опасливо оглянулась на соседей и покраснела.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
