Я вышла из дома, тихонько ворча себе под нос. Устал он от меня, как же! А то я не вижу, что ему плохо совсем, из сил выбился, ну да теперь отдохнет, пока я буду сшивать эти его разрозненные и разноцветные лоскутки. На следующий день, собрав все, что мне нужно для предстоящей работы, я уехала в Фирсановку.
Сначала я никак не могла войти в рабочий ритм. Все мне вспоминался Дядя, как я его до сих пор продолжала называть. И я гадала, как он себя чувствует. Да еще продолжавшаяся жара доводила до одурения, но через пару дней я нашла оптимальный режим работы. Я вставала около семи часов, выпивала стакан ряженки или кефира и шла в сад. Часа полтора возилась с клумбами и разными посадками, те, на которых уже росли цветы, я прополола и взрыхлила землю, а пустые вскопала и посадила семена, которые купила в магазинчике возле станции. А еще вскопала грядки и посадила на них огурцы и всякую зелень, кажется, еще было не поздно. Возвращаясь из сада, принимала душ комнатной температуры, завтракала уже основательно и часов в девять садилась за работу. Работала практически без перерыва часов до пяти, потом шла в магазин, если было нужно, или же просто гуляла в тенечке, после такого долгого сидения за столом нужно было обязательно походить, размять косточки. Возвращалась, ела, только не знаю, что это было — обед или ужин. И работала еще часа два. Ничего не читала, телевизор не смотрела, некогда было, да и желания не возникало. Но перед тем как лечь спать, я не менее часа дышала воздухом в садике, набросив на себя что-нибудь не столько для тепла, сколько от комаров. В целом я вела вполне здоровый образ жизни, а если и работала несколько больше, чем хотела бы, то ничего не поделаешь — взялся за гуж, не говори, что не дюж. Книга мне нравилась и шла неплохо, быстро продвигалась, о чем я и рапортовала Дяде регулярными звонками с почты. Его голос по телефону был тихий, но уверенный. На девятый день мое внимание привлек шум остановившейся возле дома машины. Было восемь часов утра, и я как раз поливала свою клумбу, на которой все никак не хотели прорастать цветы. Я подошла к калитке и увидела, что из белых «Жигулей» вышла Наташа, а я и не знала, что она водит машину. После возвращения из Туапсе я звонила ей только раз, и она не говорила, что собирается в ближайшее время повидаться со мной и приехать в Фирсановку. В принципе ничего особенного в ее неожиданном приезде не было, она ведь говорила, что хочет иногда наведываться сюда, а что так рано приехала, так ведь не хочется же ехать по жаре. Но сердце у меня екнуло. Я догадалась, что она ко мне приехала не с дружеским визитом, а с недобрыми вестями, и касаться это может только одного человека. Я почувствовала, как во мне поднимает свою косматую голову ужас, но тут же взяла себя в руки. Нечего панику поднимать. Тем временем Наташа открыла калитку и вошла в садик. Я поставила на землю опустевшую почти лейку, и мы обнялись с ней. Вроде бы все как и в Туапсе, но ни следа отпускной беззаботности. Напротив, в глазах Наташи я увидела подавляемую, но все же явную тревогу. Вошли в дом, и я приготовила кофе. Выпили мы его молча, и я уже начала проявлять признаки нервозности, но торопить Наташу мне все же не хотелось. Наконец она, видимо решившись, подняла голову:
— Женя, ты можешь прямо сейчас поехать со мной?
— Конечно, Наташа, куда скажешь. Но что случилось?
Она опять замялась, покусала нижнюю губу, потом ответила:
— Виктор ранен.
— Ты посиди, Наташа, я только приму душ и переоденусь, я быстро. А дорогой все мне расскажешь.
Из того, что она мне рассказала, я поняла, что его ранили при поимке кого-то из членов той банды, куда раньше входил и Павел.
— Понимаешь, Женя, он такой упрямый, ни в чем не хочет уступить молодежи, а возраст ведь уже сказывается.
Рана Виктора прямой угрозы для его жизни не представляет, все же достаточно тяжелая, так как задета верхушка легкого. Не везет ему в последнее время. Лежит он в госпитале имени Бурденко, и я забеспокоилась насчет пропуска, туда ведь не так просто попасть, но Наташа меня успокоила, что с пропуском никаких проблем не будет. Все произошло почти неделю назад, но Наташа, звонившая мне на московскую квартиру, все время натыкалась на длинные гудки и почему-то не сообразила, что я в Фирсановке. Меня сразу же начал беспокоить вопрос, почему она так непременно хотела известить меня о несчастье, приключившемся с Виктором, я почувствовала, что в этом что-то есть, какая-то собака зарыта, но спросить все же не осмелилась. Я, конечно, вполне нормальный человек, так что поехала его навестить, как-никак знакомый, да еще вдобавок спасший мне жизнь, в общем, со мной все ясно. Но вот почему Наташа так хочет, чтобы я его навестила? А может, ее попросил об этом Виктор? Совсем уж невероятное предположение. Ах, как бы мне хотелось узнать, в чем же тут дело!
В палату со мной Наташа не пошла, объяснив это тем, что пускать стараются по одному человеку, но я ее достаточно уже изучила, и мне показалось, что в ее нежелании идти со мной скрывается еще что-то, мне неизвестное. И только тут я задумалась о том, что ничего не несу Виктору, ну вечно со мной приключаются всякие казусы! Ничего не могу сообразить вовремя, могла ведь по дороге хотя бы соку купить, вместо того чтобы голову ломать над, может быть, и несуществующими проблемами. Когда я поделилась своей досадой с Наташей, она укоризненно посмотрела на меня:
— Неужели ты полагаешь, что он хоть в чем-нибудь нуждается? Можешь не волноваться, я уже обо всем позаботилась, да и не только я, так что у него вся палата завалена.
Наташины слова вовремя напомнили мне о том, что в жизни Виктора должно существовать немало женщин, и я разозлилась сама на себя за то, что суечусь и волнуюсь, когда в этом нет никакой надобности.
Виктор лежал в отдельной палате, роскошь, еще не виденная мною, и я с любопытством завертела головой, как только переступила порог: комната маленькая, очень чистая, неуютная, как и все больничные палаты, цветной телевизор на тумбочке, холодильник в углу, у кровати бра. Я перевела беспокойный взгляд на пациента. Виктор полулежал на высоких подушках и спокойно смотрел на меня, тем не менее почему-то вдруг показалось, что его взгляд полоснул по моему сердцу. Уж не потому ли я стала сначала рассматривать стены, что очень боялась встретить его самый первый взгляд в момент моего появления? Странная я, однако, стала! Тем временем я подошла к нему, поздоровалась и опустилась в кресло, которое стояло возле изножья кровати. Меня уже предупредили, чтобы я не давала особенно много ему говорить. И сейчас, видя, что он раскрыл рот, я замахала рукой и торопливо стала рассказывать ему, как ко мне сегодня утром приехала Наташа и сообщила о происшедшем несчастье. Виктор вроде бы отказался от попыток заговорить, я обрадовалась и защебетала обо всем, что только была в состоянии припомнить, и, в частности, похвасталась тем, что научилась копать. Я и правда с ранней молодости лопату в руках не держала, и поначалу этот труд был мне непривычен, я набила мозоли на ладонях в первый же раз, о чем и расписывала ему подробно и с юмором. Вдруг, когда я меньше всего этого ждала, он перебил меня и сказал, что загар мне очень идет. Голос у него был чуть хрипловатый, но вполне обычный. Сначала я смутилась от неожиданного комплимента, но потом опять вспомнила, что ему нельзя разговаривать, подхватила тему загородной жизни и рассказала, как один раз вечером ходила купаться на озеро и как там хорошо. Но и эта тема вскоре иссякла; пока я судорожно придумывала, о чем бы еще можно было поговорить, Виктор опять подал голос:
