нужно ли выказать свое недовольство. Генриетте точно было очень неловко. Она тоже невольно чувствовала, что ее поймали на месте преступления, хотя уж сама-то была совершенно чиста. Гетта хорошо знала, как работает маменькин ум и какое направление примут ее мысли. Чтобы нарушить пугающее молчание, она заставила себя выговорить:
– Ты приятно провела вечер, маменька?
– Ты приятно провела вечер, доченька? – спросила леди Карбери, забыв о приличиях в желании наказать дочь.
– О нет, – с деланым смешком ответила Гетта. – Я пыталась хорошенько потрудиться над Данте, но, когда берешься за чтение как за труд, ничего хорошего не выходит. Я как раз собиралась лечь, когда пришел мистер Монтегю. Что вы думаете об ученых джентльменах и дамах, Роджер?
– Я был не в своей стихии, но, мне кажется, вашей матушке понравилось.
– Я была счастлива познакомиться с доктором Пальмойлом. Судя по всему, если мы сможем еще немного продвинуться вглубь Африки, то найдем там все недостающее для химического состава, который позволит прокормить человечество. Не правда ли, грандиозный замысел, Роджер?
– Я считаю, что человек должен немного попотеть, добывая себе хлеб.
– Право, Роджер, если Библия хоть что-нибудь значит, мы должны верить, что труд – не благословение, а проклятие. Адам родился не для труда.
– Однако он пал, и я сомневаюсь, что доктор Пальмойл сумеет вернуть его потомков в рай.
– Роджер, какие странные вещи вы говорите, а еще религиозный человек! Я твердо решила, если когда-нибудь улажу здесь все так, чтобы меня ничто не держало, поеду во внутреннюю Африку. Это земной сад.
Ее энтузиазм настолько разрядил обстановку, что двое мужчин смогли откланяться и уйти почти без неловкости. Едва дверь за ними закрылась, леди Карбери набросилась на дочь:
– Что его сюда привело?
– Он сам себя привел, маменька.
– Не отвечай мне так, Гетта. Это наглость.
– Наглость, маменька! Как можешь ты говорить такие слова? Я всего лишь хотела сказать, что он пришел по своему почину.
– Сколько он тут пробыл?
– Две минуты до твоего возвращения. Почему ты меня допрашиваешь? Я не могла помешать ему прийти. Я не хотела, чтобы он приходил.
– Ты знала, что он придет?
– Маменька, если ты будешь меня подозревать, между нами все кончено.
– Что ты имеешь в виду?
– Если ты можешь подумать, что я способна тебя обмануть, ты будешь думать так всегда. Если ты мне не доверяешь, как мне с тобой жить? Я не знала, что он придет.
– Скажи мне, Гетта, ты с ним помолвлена?
– Нет.
– Он просил тебя стать его женой?
Гетта на миг задумалась, прежде чем ответить.
– Нет, не думаю, что просил.
– Не думаешь?!
– Я собиралась объяснить. Он никогда не делал мне предложения. Однако из некоторых его слов я поняла, что он хотел бы видеть меня своей женой.
– Из каких слов? Когда он их сказал?
И снова Гетта помолчала, но затем ответила прямо и просто:
– Перед самым твоим приходом он сказал… не знаю, что он сказал, но смысл был такой.
– Ты мне говорила, что он пробыл здесь минуту.
– Это было не многим больше. Если ты будешь так придираться к моим словам, разумеется, ты поймешь все превратно. Он пробыл здесь совсем мало времени, но все же успел это сказать.
– Он заранее подготовился.
– Как он мог… если ожидал застать тебя?
– Пфа! Ничего такого он не ожидал.
– Маменька, я думаю, ты к нему несправедлива. И ты совершенно точно несправедлива ко мне. Я уверена, что он пришел случайно и эти слова произнес… случайно.
– Случайно!
– У него не было намерения их произнести, во всяком случае в ту минуту. Я давно знала, и ты тоже. Ему естественно было сказать это, когда мы оказались наедине.
– А ты… что ты ответила?
– Ничего. Ты вернулась.
– Прости, что я пришла так некстати. В таком случае я должна задать другой вопрос, Гетта. Что ты собираешься ему ответить?
Гетта вновь замолчала и на сей раз молчала дольше. Она отбросила волосы со лба, словно размышляя, вправе ли мать продолжать этот допрос. Все, что произошло, Гетта рассказала, не умолчав ни об одном поступке, ни об одном слове, сейчас или в прошлом. Однако она была не уверена, что обязана открывать матери свои мысли, особенно сейчас, когда та настолько против нее настроена.
– Что ты собираешься ему ответить? – повторила леди Карбери.
– Я не знаю, повторит ли он свой вопрос.
– Ты уходишь от ответа.
– Нет, маменька, я не ухожу от ответа. Нечестно так говорить. Я действительно его люблю. Вот. Думаю, тебе довольно будет знать, что я не дам ему обещания без твоего ведома. Я и впрямь его люблю и никогда не полюблю другого.
– Он разорен. Твой кузен говорит, компания, в которую он вложил деньги, обанкротится.
Гетта с ее умом не могла оставить этот довод без ответа. Она не сомневалась, что Роджер говорил с ее матерью о железной дороге, но сомневалась, что мать ему поверила.
– Коли так, мистер Мельмотт тоже разорится, а ты все равно хочешь, чтобы Феликс женился на Мари Мельмотт.
– Мне противно тебя слушать – как будто ты что-нибудь в этом смыслишь. И ты думаешь выйти за него, потому что он разбогатеет на железной дороге!
С каким же презрением леди Карбери говорила о выгоде, к которой якобы стремится дочь, притом что всеми силами добивалась такой же выгоды для сына!
– Я не думала о его богатстве. И я не думала выйти за него. Ты очень ко мне жестока. Ты говоришь такие обидные слова, что я не могу тебя слушать.
– Почему ты не выйдешь за кузена?
– Я недостаточно для него хороша.
– Чепуха!
– Хорошо, как скажешь, но так я думаю. Он настолько выше меня, что я, при всей к нему любви, не могу думать о нем как о муже. И я сказала тебе, что люблю другого. У меня больше нет от тебя тайн. Доброй ночи, маменька. – Гетта подошла к матери и поцеловала ее. – Будь ко мне доброй, маменька, и, пожалуйста, пожалуйста, верь мне.
Леди Карбери позволила себя поцеловать и позволила дочери выйти из комнаты.
Роджер Карбери и Пол Монтегю долго беседовали в тот вечер, прежде чем разошлись спать. По пути к своей гостинице Роджер ни словом не упомянул их сегодняшнюю встречу на Уэльбек-стрит. Пол сказал, что пришел в отсутствие леди Карбери случайно, значит обсуждать больше нечего. Монтегю спросил, зачем Карбери приехал в Лондон.
– Я не хочу, чтобы пошли слухи, – ответил Роджер после недолго молчания, – и я определенно не мог говорить об этом при Гетте. У
