Я поддерживал Терезу, пока не вышел послед – неприятный набухший ком, похожий на непропеченную лепешку, пронизанную кровеносными сосудами с прикрепленной к середине пуповиной. Потом вышли обрывки околоплодного пузыря, как объяснила Тереза, и порядочное количество крови. Как и околоплодная жидкость, она почти вся впиталась в опилки. Тереза велела мне сжечь послед, набухшие опилки, матрасики и наиболее грязные простынки. Она сама обтерла Джека, надела на него бандажик, подгузник, плассовые штанишки и бархатный костюмчик, а потом уложила его в конверт из лебяжьего пуха и меховой спальничек, а сама вымылась и надела чистую ночную рубашку. Потом легла отдохнуть на мою постель, устроив его рядом с собой, и накрылась пуховым и меховым одеялами. В хижине становилось все холоднее – последний час я так захлопотался, что забыл подбросить дров в печку. Я предложил Терезе занять мои нары, ведь они ближе к печке.
– И почему бы нам не заварить чайку покрепче?
– Я припасла кое-что получше. Посмотри в углу кабинки.
Заинтригованный, я пошел посмотреть. И увидел в ведерке с полурастаявшим снегом бутылку «Дом Периньон», которая числилась среди предметов первой необходимости, которые она собрала вначале. С одобрительным смешком я откупорил бутылку и разлил шампанское по чайным чашкам. Хохоча как гиены, мы выпили за появление Джека на свет и за быстрое окончание наших невзгод.
– Боюсь, моя веревочная сетка сильно запачкалась, – сказала Тереза.
– Подумаешь! Сегодня накрою ее плассом, а завтра сплету новую, если не сумею отмыть эту.
Тереза кивнула. Ее лицо сияло. Она меньше всего походила на стереотип истомленной роженицы. Я сказал:
– Мне как-то не думалось, что ты будешь… в такой хорошей форме… ну, после.
– Одни женщины чувствуют себя неплохо, другие выматываются. У меня такое ощущение, будто я вскарабкалась на гору и свалилась с вершины. Но завтра я приду в себя. И приготовлю тебе завтрак.
– Господи Боже ты мой! И все уже позади?
Она засмеялась.
– Ну, кровь еще будет идти. Но я приготовила тампоны. Если я не подхватила никакой инфекции, я еще до конца недели совсем оправлюсь. Но ближайшие шесть-семь дней я намерена полентяйничать – есть, спать и кормить Джека. Тебе, мой дорогой, придется поработать, ухаживая за мной с утра до ночи. Но завтрак утром я приготовлю: у тебя вид куда хуже моего.
– Я себя чувствую так, словно сам рожал. У меня до сих пор руки трясутся. – Я протянул к ней дрожащую пятерню. Мы сидели рядышком. Она на моей постели, а я в кресле, которое придвинул к нарам. – А я буду его крестным отцом?
– Тебе придется окрестить его.
– Что-о?!
– Завтра. Обстоятельства настолько необычны, что это оправданно. И таково мое желание.
Я укрылся за чашкой с шампанским.
– Как скажешь.
Некоторое время мы сидели и мирно молчали. Пощелкивал остывающий дымоход, Великий Белый Холод пробирался сквозь щели между половицами и пощипывал мне ноги сквозь шерстяные носки. Где-то раздался взрыв.
– Деревья опять постреливают, – заметил я. – Опять будет люто холодная ночь. Навещу-ка я нужничок перед сном и принесу еще дровишек – Я взглянул на свой наручный хронометр, который снимал, когда мыл руки. – Уже почти полночь.
– Мы хорошо поработали! – Она допила шампанское.
– Что так, то так.
Я забрал ее чашку, и она улеглась, готовясь уснуть. Младенчик рядом с ней ни разу не пискнул, ни вслух, ни телепатически, с того момента, когда она кончила его обтирать. Но теперь, когда все треволнения остались позади, я осознал непривычные вибрации в атмосфере хижины – причудливые, изумительные и совсем не похожие ни на одну человеческую ауру, какие я только знал. Я заключил, что их проецирует Джек.
Я посмотрел на крохотное личико, теперь розовое и симпатичное. Может, он вырастет в величайшее сознание, когда-либо существовавшее на Земле. Я сказал ему: «Que le bon dieu t'benisse, Ti-Jean!» [Да благословит тебя Бог, Ти-Жан! (фр.)]
Потом, чувствуя, как ноет все мое тело, я натянул сапоги и верхнюю одежду – слой за слоем и закутал лицо до носа шарфом, а потом надвинул на лоб капюшон парки. В такой холодище и минуты не пройдет, как обморозишь физиономию.
– Я быстро, – сказал я Терезе и вышел.
Небо полыхало северным сиянием, и каждая ветка, каждый прутик искрились иголками инея. Хрустальный пейзаж купался в бледном радужном свете. У меня даже дыхание перехватило от этакой красотищи.
«Благодарю тебя, – сказал я. – От всего сердца благодарю. А теперь пусть они живут. Пусть все обернется к лучшему!»
И, хрустя снегом, зашагал в горящую холодным пламенем ночь.
И уборная, и дровяной сарай находились к западу от хижины, и я даже не обернулся посмотреть на силуэты искривленных деревьев к востоку от двери. А оглянись я, так, быть может, увидел те существа, которые оставили огромные следы в снегу под окном, обнаруженные мной утром.
У одного из них, как я позже узнал из надежного источника, глаза были серые.
ГЛАВА XXVII
Обезьянье озеро, Британская Колумбия, Земля 22 января 2052
Дени дальнировал Роги на другой день после рождения Джека: он возвращается на Землю и заберет их с Обезьяньего озера. Он укроет их в более удобном месте до тех пор, пока Династия не добьется либо отмены Статутов Размножения, либо их изменения и не обеспечит амнистии Терезе и Роги.
Следующие две недели они провели очень спокойно. Буран за бураном намели столько снега, что погребли хижину почти по крышу. Однако Роги скрупулезно сгребал снег с самой крыши, а на индейских лыжах без особого труда добирался и до озера, и до склада лосиного мяса. Но проходы к уборной и дровяному сараю превратились теперь в снежные туннели, и Роги тревожился, как бы после нового снегопада не возникло неполадок с печной тягой.
Джек почти все время вел себя как обычный младенец: сосал, спал, а когда не спал, следил за ними большими серьезными глазами. Психоразговаривал он больше с матерью. Насколько понял Роги, Джек сосредоточенно осваивал множество новых данных, получаемых сенсорно, и для пустой болтовни у него не оставалось времени. Джек укрепил связь с матерью, как только «официально» признал ее отдельным от себя существом. А когда Роги крестил его, младенец прилепился и к старику, каким-то образом добравшись до воспоминаний о давнем крещении Дени и придя к выводу, что и Роги тоже можно любить без оговорок.
Зимой в этих северных краях солнце встает поздно, и Роги с Терезой обычно следовали его примеру, сберегая энергию, потому что становилось все холоднее. Колыбель она поставила вплотную к» нарам и, когда Джек ночью телепатически просил есть, забирала его к себе в постель, даже толком не проснувшись. Роги в таком же сонном состоянии несколько раз вставал ночью, чтобы подбросить дров в печку, и все равно утром дверь сверху донизу покрывал мохнатый ковер инея, а вода в ведре промерзала чуть не до дна. Взрослые обнаружили, что способны спать беспробудно по десять – двенадцать часов подряд, а младенец спал по двадцать. Все трое словно погрузились в подобие зимней спячки, оправляясь после напряженных месяцев до рождения Джека и накапливая силы для того, что ожидало их впереди.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
