А потом все это кончилось. Рейтинг начал снижаться, сначала медленно, потом все более неудержимо, а обозреватели обвиняли ее в создании заурядной программы, подобной тем, которых они насмотрелись до ее прихода. Озадаченная Сибилла предприняла некоторые новые шаги, внесла изменения: переделала программу передач, взяла напрокат новые студии, купила мыльную оперу, поставленную на Палм Бич, соревнования по борьбе между женщинами, целую обойму фильмов, снятых в Икс-лучах, и вбухала уйму денег в рекламу. Ничто не помогло. Киношки, особенно вестерны и порнография, как-то удерживали рейтинг, но все остальное по-прежнему провисало. О ней писали статьи, но все они были теперь критического характера. Иссякла и ее светская жизнь. Больше телевидение ничего не могло ей принести.
«Зачем же его содержать?» – думала она, идя впереди всех с кладбища и усаживаясь в свой лимузин, хотя до ее дома было совсем недалеко. Невидящими глазами она пробегала по улицам Джорджтауна. Чего ради будет она беспокоиться о телесети, которую приобрел Эндербай? Теперь у нее были все его деньги, ей больше не нужно было работать, да к тому же она еще сможет совершить выгодную сделку. Она найдет покупателя на ТСЭ и уедет из Вашингтона. Ужасное место! Она знала, что так оно и будет. Оставить здесь все проблемы, все, что потеряло всякую важность, и уехать куда-нибудь, и… И – что? Что бы она стала делать?
Лимузин затормозил около ее дома в Уотергейте.
«Подумаю-ка я об этом завтра. Что-нибудь придумаю. Я смогу добиться всего, чего захочу».
После кладбища все собрались у нее в квартире и пили кофе, виски и мартини, пожирая поминальное угощение от Риджвелла. Толпы людей, которых она каждый день встречала на работе, стояли вокруг нее, наполняя комнаты, всегда пустовавшие, пока они жили здесь с Эндербаем, болтая о политике, рейтингах, спорте и о цене на квартиры. И никто не вспоминал Эндербая.
Валери стояла у стены, потягивая шерри, и наблюдала, как по комнатам прохаживался, словно высматривая клиентуру, Доминус. Когда он подошел к ней, Валери спросила его о Лили Грейс.
– Я отослал ее домой, – пояснил Доминус. – Ее всю трясло, эти похороны так ее истощили. Я передал ее извинения Сибилле.
Его выпуклые глаза вперились в Валери.
– Вы необычайно красивая женщина. Надеюсь, вы не дадите этому обстоятельству испортить вам жизнь.
Брови у Валери поползли вверх, и она расхохоталась.
– Благодарю вас. Это самый чудесный комплимент из всех, которые я когда-либо слышала.
– Это не комплимент. Это предупреждение.
Она по-прежнему улыбалась.
– Но хотя бы одна его часть звучала похвалой. Вы что же, всегда прячете камень за пазухой, когда намереваетесь сказать что-то приятное?
Он нахмурился:
– Что вы хотите этим сказать?
– Ну, хотя бы взять то, что вы говорили о Квентине на кладбище. Вы говорили, что он был выдающимся организатором, который создавал независимую сеть телевещания в самом жестоком городе на свете, а потом вы говорили, что его высокомерие было причиной того, что он переоценил свои силы и возможности и познал в результате лишь неудачи и низкий рейтинг.
Доминус уставился на нее в изумлении:
– Я так сказал?
Валери кивнула:
– Ну конечно, и так вы поступали раз за разом. Каждый раз после того, как вы превозносили его, вы останавливались, переводили дыхание и следом вынимали из-за пазухи свой булыжник. Наверное, Лили – единственный человек, который говорит приятные вещи без всякой задней мысли.
– Я так делаю? Останавливаюсь и перевожу дыхание?
– Всякий раз. Как будто в следующее мгновение вы собираетесь нанести удар.
– Безнравственно, что вы так говорите. Вы так красивы и умны, – он остановился и перевел дыхание, – но вы так горды, что из-за своей гордыни страдаете от одиночества и терзаетесь страхами.
Валери в молчании смотрела на него, на губах у нее блуждала слабая улыбка, и его взгляд стал сердитым.
– Мир – вовсе не приятное местечко. Сказали бы спасибо за то, что я хоть что-то нашел нужным похвалить в вас. На свете немало людей, в ком я ничего не могу похвалить, хотя я и борюсь сам с собой, отыскиваю в них что-то хорошее. Есть люди, в которых сам Господь не найдет ничего доброго, хотя у него почти никогда нет времени на то, чтобы что-то там разыскивать в людях, и поэтому он наставляет иных людей на земле, чтобы они делали это вместо него.
Валери вновь рассмеялась.
– Даже Господь иногда склонен изменить мнение. Вы, должно быть, очень одиноки, раз пытаетесь переделать мир, где все давно испорчено и некому обращаться к Богу.
– Я не пытаюсь переделать, я делаю наблюдения и замечания, только и всего. И уж, разумеется, я обращаюсь к Богу. Мы оба несем на своих плечах ношу бедствующего мира. Он не может обойтись без меня, но ведь и мне было бы во сто крат труднее без него.
Валери начала было смеяться, но на лице Доминуса не мелькнуло и тени ответной усмешки, он оставался совершенно серьезным.
– Расскажите мне о Лили, – продолжила она тогда. – Это ваша дочь?
– Только в духовном смысле. Я взял на себя заботу о ней еще с тех пор, когда она была ребенком. Лили совершенно чиста и в других видит только чистоту.
– И верит в то, что она говорила о Квентине.
– Разумеется. Лили не умеет лгать.
– А была ли она права? Он действительно считал себя хорошим человеком перед кончиной?
– Нет. Но Лили верит, что он чувствовал именно это. Лили всегда верит в лучшее в каждом человеке. Ее обаяние, или, если угодно, избранность, в том, что она умеет убедить людей, что она знает о них правду, и эта добрая правда заставляет их чувствовать себя лучше. Ну и потом, они дают больше денег, а это позволяет нам продолжать свою работу.
Он перехватил вопросительный взгляд Валери и продолжал:
– Как можем мы нести весть нуждающимся в ней, если наши собственные нужды стоят на пути? Мы удовлетворяем самих себя, поэтому мы можем удовлетворить других. Скоро мы открываем церковь в Нью-Джерси, в доме, который я купил с помощью Квентина. Иногда я буду позволять Лили немного проповедовать там, а так она будет навещать больных и утешать страждущих. Когда у нас все будет готово, вы приедете и послушаете нас, правда? И я уверен, что вы тоже пожертвуете нам денег, потому что вы захотите, чтобы мы продолжали. Но вам совсем никогда не рассказывали о вас самой, – он взглянул на ее обручальное кольцо со сверкающим бриллиантом. – Вы с мужем живете в Вашингтоне?
– Нет, в Мидлбурге.
– А… тогда у вас, значит, есть лошади. А дети?
Она улыбнулась:
– Только лошади.
– А ваш муж… О, простите меня, пожалуйста, я даже не узнал вашего имени. Там было так много людей, когда Сибилла знакомила нас на кладбище…
