И побеждает любые порывы сердца. Бороться со старичком трудно, почти невозможно — он не убеждает, попросту притягивает к себе, как магнит железо. Он весьма учтив, но, последовав за ним, приходится скинуть яркие веселые одежды и облачиться в те, что предложит он; и всякий, удаляясь вслед за старичком, с горечью оглянется на покинутый Эдем: «Как там было прекрасно…» Стефа задрожала:
— Так оглянусь и я, так воскликну и я… Рыдания охватили ее. Борясь с ними, она закашлялась, но слезы навернулись ей на глаза.
Вальдемар молниеносно бросил на нее взгляд, лицо его отражало нелегкую внутреннюю борьбу. Он первым дал знак вставать из-за стола, и на сей раз пани Идалия ничуть не возмутилась столь явным нарушением этикета и ее прав хозяйки дома.
Прощание было недолгим. Баронесса тепло расцеловала Стефу:
— Стеня, пиши Люции как можно чаще! Ты ее буквально осиротила… Прощай! Я очень тебя любила, поверь…
Охваченная жалостью, Стефа бросилась в объятия пана Мачея, когда старик склонил перед ней седую голову. Вальдемар отвел глаза — волнение перехватило ему дыхание. Он иронически смотрел на нежности, расточаемые Стефе пани Идалией, но прощание Стефы с паном Мачеем потрясло его по-настоящему.
«Ты вернешься сюда моей или я умру», — повторял он себе.
Люция с душераздирающим плачем упала в объятия Стефы, и обе разрыдались: Стефа — тихо, Люция — во весь голос. Пан Ксаверий вытирал платком нос и, растроганный, всхлипнул.
— Скучно нам будет без вас, — сказал он, целуя Стефе руку.
— Стефа! Золотая моя! Единственная! — рыдала Люция.
Вальдемар решительно напомнил девочке, что Стефе пора ехать.
Стефу это неприятно задело: «Почему он меня прямо-таки выгоняет?!»
В боковом салоне ожидал управитель Клеч, распрощавшийся со Стефой крайне почтительно. Видя это, Вальдемар благожелательно посмотрел на него.
В обширной прихожей ждала неожиданность, потрясшая всех, даже пани Идалию. Там выстроились в ряд лакеи и камердинеры с Яцентием и Францишком во главе, дворецкий, экономка, панна горничная Анетка, младшие горничные и повар в своем белом колпаке. Все наперебой бросились прощаться со Стефой, целуя ей руки. Старый Яцентий, как всегда, бурчал что-то неразборчивое, на сей раз означавшее в его устах печаль и сожаление. Стефа едва сдержала слезы, только губы у нее дрожали, когда она прощалась со слугами.
Вальдемар помог ей надеть меховой жакет. Когда она пришпиливала к волосам меховую шапочку, с удивлением увидела, что и Вальдемар набрасывает меховой плащ.
Ее обуяло беспокойство.
— Зачем ты одеваешься? — спросила пани Идалия.
— Провожу панну Стефанию на станцию, — сухо ответил он.
Все сделали большие глаза. Пани Идалия поджала губы, пан Мачей отступил на шаг.
Стефа торопливо сказала Вальдемару по-французски:
— Прошу вас, не делайте этого. Я прекрасно доберусь сама. Вы меня очень огорчите, если…
Она произнесла это столь откровенно, столь недвусмысленная мольба читалась в ее глазах, что пан Мачей и пани Идалия были несказанно удивлены.
Однако Вальдемар, словно не слыша, спокойно и решительно подал ей руку:
— Поторопитесь, чтобы не опоздать на поезд…
— Оставайтесь! Умоляю вас… я… я не хочу, чтобы вы ехали!
— Не устраивайте сцен на глазах у слуг, — чуть раздраженно ответил он.
Стефа умоляюще огляделась. Ехать вместе с ним казалось ей страшным.
Заметив ее беспокойство, пан Мачей протянул к ней руки:
— Стеня, не спорь… пусть Вальди тебя проводит… так будет безопаснее…
В случае необходимости старик умел быть дипломатом.
Еще немного печального прощания, слез Люции — и Вальдемар вывел Стефу на крыльцо. Там с ней попрощались старший конюх Бенедикт и его подчиненные. Старый садовник печально кивал головой, стряхивая с седых усов слезинки.
Все горевали о ее отъезде, каждый по-своему это выражая.
У крыльца стояли карета и глембовический выезд. Бруно удивленно смотрел на Стефу, явно не понимая, почему она уезжает столь внезапно и провожать ее отправляется сам майорат. Юр, наоборот, величественно выпрямившись в тяжеленной меховой шубе, состроил весьма загадочную физиономию.
Вальдемар подсадил Стефу в карету, учтиво пожал руку Клечу и, садясь вслед за Стефой, бросил кучеру:
— Трогай, живо!
Юр захлопнул за ними дверцу и быстро запрыгнул на козлы.
Карета покатила по белой скользкой дороге, бубенцы громко зазвенели.
Стефа, забившись в уголок, сидела тихонько, сдерживая даже дыхание. Они проехали в ворота, свернули, и Стефа увидела сзади особняк, белый, изящный, сверкающий в лунном свете оцинкованной крышей и рядами освещенных окон.
Все это она видит в последний раз!
Слезы навернулись ей на глаза. Она жалобно заплакала, не стыдясь уже Вальдемара.
Вальдемар нежно взял ее руку, молча лаская в ладонях, стал медленно снимать рукавичку.
Стефа вздрогнула, но не убрала руку. Вернее, не смогла убрать — так крепко он держал.
— Успокойтесь… успокойтесь, прошу вас, — повторял он мягко.
— Зачем вы поехали со мной? Зачем вы меня мучаете? Зачем? — расплакалась Стефа.
— Не стоит об этом, дорогая. Разве я мог отпустить тебя, не поговорив… совсем по другому, не так, как тогда в оранжерее? Лучшая моя, я пытаюсь тебя уговорить…
Стефа беспокойно шевельнулась. Его сердечный, нежный голос, его слова, тон — все действовало на нее одурманивающее. Девушка поняла, что он приобрел власть над ней. Он ласкал, целовал ее пальчики; это отнимало всякую волю к сопротивлению, но она все же попыталась обороняться:
— Оставьте меня в покое. Я уеду, и все кончится. Так и должно быть. Доставьте мне это одолжение…
— Стефа, поговорим серьезно… и прежде всего — спокойно. Я знаю, в чем главная причина. Ты не можешь забыть о покойной бабушке и ее драме. Не спорю, это может вызвать весьма печальные сопоставления… Но ты не имеешь на них права — минувшая драма не может повториться. Я давно люблю тебя, люблю всей душой. Я проверил свои чувства — это не каприз, не минутная блажь, мне уже давно не двадцать лет… Я серьезно проанализировал все и пришел к выводу, что чувства мои самые серьезные, неподдельные. Я много раз влюблялся… но это было совсем иное! Это как раз и была минутная блажь, легкие романы, каких у каждого из нас — дюжины. Но я не встречал еще женщины, способной полностью и безраздельно завладеть моей душой. Ты первая пробудила во мне совершенно иные чувства — до сих пор я руководствовался лишь порывами… Я не просто жажду тебя, я безмерно люблю. Признаюсь, сначала мои побуждения были не столь благородными… При первой же встрече ты заинтересовала меня, ты была в моем вкусе, я хотел добиться тебя, но — совсем в ином качестве… Хотел, чтобы ты отдалась сама, был избалован жизнью и победами. Видя, что мне тебя не победить, стал злиться, язвить над тобой… А порой я тебя ненавидел, ты меня приводила в ярость. Видишь, единственная моя, я ничего не хочу скрывать…
