Княгиня ничего не ответила, лишь вздохнула. Но болтушка пани Добжиньская быстренько продолжала:
— Видно, что пану майорату никто и не нравится, да и наша панна Маргарита ему не по душе. А какая жалость! Паненка у нас добрая, дельная. А чем кончилось, с вашего позволения, с графиней Барской? Ведь все говорили, что майорат с нею обручится…
— Увы, Добжися, ничего не вышло. Тут ты совершенно права, моему внуку нелегко будет найти жену по вкусу…
— Жалость какая…
В комнату вошла панна Рита в меховой шапочке и шубке с каким-то странным выражением лица. Она молча раскланялась с графиней. Пани Добжиньска тут же вышла из комнаты.
Княгиня подняла глаза на воспитанницу:
— Рита, что там, в Слодковцах?
Рита уселась в кресло, резкими движениями стягивая перчатки:
— Стефа Рудецкая позавчера уехала.
— Я знаю… но почему?
— Ох! Совсем скоро узнаете, тетя… Она, конечно, нарушила договор, но поступила весьма тактично…
— Позволь, дорогая! Совершенно не пойму, о чем ты?
— Может, вы даже сегодня все узнаете. Вчера майорат побывал в Слодковцах, скоро будет у нас.
— Вальди? Откуда ты знаешь?
— Идалька мне сказала.
Рита бросила на портрет Вальдемара долгий, исполненный тоски взгляд и горячо воскликнула:
— О, он прирожденный победитель, он и теперь все преодолеет!…
И выбежала из комнаты.
Княгиня долго, недоумевающе смотрела ей вслед:
— Господи, да что с ней творится? Добжися! Поспешно вошла компаньонка.
— Добжися, иди к Рите и присмотрись как следует — не больна ли девочка. Как-то она странно выглядит, разнервничалась. Отнеси ей старого вина. И пусть придет ко мне, если захочет.
Очень скоро панна Рита вновь появилась в комнате княгини.
— Спасибо за заботу, тетя. Добжися угощала меня вином… но я ничуть не больна.
— Но ты говоришь сущими загадками! Ничего не понимаю! Одно мне ясно: из-за того, что Стефа уехала, в Слодковцах начались какие-то хлопоты. Но какие? Почему?
— Ах, тетя, трудно мне об этом говорить…
— А при чем тут Вальдемар? Про какую это его победу ты говорила?
— Увидите, тетя, увидите! В дверь постучали.
Вошел слуга и вручил Рите телеграмму от графа Трестки из Вены. Прочитав ее, панна Шелижанская необычайно зло швырнула бланк на стол.
— Что там еще? — спросила княгиня, взяв телеграмму.
Трестка сообщал:
«Вскоре вернусь. Гложет ностальгия. В Рим уже не поеду, рассчитывая, что летом отправимся туда вместе. Венские дамы меня ничуть не привлекают. Вместо чудесных профилей мадьярок предпочитаю крест мученика в Обронном.
Ваш незаменимый Эдвард».
Княгиня рассмеялась и весело сказала:
— Оригинальная телеграмма… и человек забавный. Верный, как Троил[87]. Уж теперь-то ты наверняка решишься его осчастливить…
Рита бросила на княгиню быстрый взгляд:
— Почему — «теперь»?
— Ну… не знаю. Если он столь решительно предлагает тебе Рим, наверняка питает какие-то надежды…
— Ах, эти надежды! C'est son cheval de bataille![88] Но долго же ему придется ждать… Хотя… тетя, вы можете оказаться правы.. Теперь я быстрее решусь осчастливить верного Троила…
— Ничегошеньки не понимаю! Что до Трестки, я тебе всегда говорила: прекрасная партия, он очень добрый и хороший человек, немножко чудаковатый, но это не помешает. Имение у него хорошее, прекрасный особняк, а главное, он тебя по-настоящему любит.
— Тетя, не нужно об этом! Прошу вас! Хотя бы теперь! — умоляла панна Рита, быстро расхаживая, почти бегая по кабинету.
Княгиня пожала плечами:
— Странная ты сегодня, Рита…
Вновь постучали в дверь. Вошел лакей и коротко доложил:
— Пан майорат.
Рита превратилась в соляной столб.
Вальдемар вошел энергичной походкой, непринужденно поздоровался с бабушкой и панной Ритой, словно не замечая состояния девушки. Она вышла вдруг из комнаты.
Вальдемар уселся в кресло рядом с княгиней и бережно взял ее руку. В глазах его читалась неподдельная сердечность, но было там и что-то от проказника.
— Я так рада тебя видеть, мальчик мой, — улыбнулась ему княгиня. — Последнее время ты редко бывал у меня, забыл про старую бабку…
— Боже сохрани, я и не думал! Значит… вы рады, бабушка, что я приехал? Вы меня по-прежнему любите?
— Может ли быть иначе?! Ты у меня один, ты мне и внук, и сын, потому что Франек… о Боже… — старушка махнула рукой: — Ох, если бы Франек был на тебя хоть чуточку похож!
— Признаюсь, бабушка, я ни для кого не хочу быть образцом для подражания…
— Однако ж обязан! Вальдемар усмехнулся в усы:
— Хорошо, когда-нибудь буду — для моего сына…
— В том-то и беда! Ты совсем не думаешь о женитьбе, а это твой долг! Ты — последний по глембовической линии, ты обязан об этом помнить, Вальди, но ты все шутишь…
Вальдемар посерьезнел и посмотрел в глаза княгине:
— Нет, бабушка, теперь я больше не шучу. Я твердо решил жениться, создать семью — не по обязанности, а по собственному горячему желанию!
Умные темные глаза княгини недоверчиво изучали лицо внука. Его решительный тон подействовал на старушку, но она все же переспросила недоверчиво:
— Вальди, ты хочешь жениться?
В ее голосе прозвучало столь безграничное удивление, что довольный Вальдемар рассмеялся:
— Бабушка! Ты все время, даже минуту назад, выговаривала мне, что я долго не женюсь, но едва услышала, что я собрался жениться, онемела от изумления…
— Значит, это правда?
— Правда, милая бабушка! Я же сказал — больше не шучу! Я нарочно приехал, чтобы рассказать тебе все и просить благословения.
— Благословения? Уже? Я и не слышала, Вальди, чтобы ты за кем-то ухаживал! Так внезапно…
— Почему внезапно? Та, кого я хочу взять в жены, давно мне дорога. Ты ее знаешь и любишь. Но я решил, что ты отгадаешь сама, потому что я особенно и не скрывал…
— Кто это, Вальди? Неужели… — на лице ее отразилось беспокойство. — Неужели Мелания Барская?
— Ну что вы, бабушка! К Барской я совершенно равнодушен.
— Кто же тогда?
Вальдемар, проникновенно глядя на нее, произнес мягко, но решительно:
— Стефа Рудецкая.
Княгиня широко раскрыла глаза:
— Кто-кто?
— Стефа Рудецкая, — повторил он.
— Вальди, ты шутишь?
— Ничуть, бабушка. Это правда, и я твердо решил. Княгиня, взявшись за голову, выдохнула полной грудью:
— Езус-Мария!
Вальдемар сжал зубы, нахмурился, изменившимся голосом спросил:
— Бабушка, что вас так поразило? Неужели это трагедия? В самом деле, если бы я умирал, вы и тогда не так встревожились бы…
— Вальдемар, опомнись, не разбивай мне сердце! Я теперь не сомневаюсь, что ты говоришь правду, но это ужасно! Ты этого никогда не сделаешь! Никогда!
