меня.
Через несколько секунд Саша, повесив, автомат за спину, снял со своей руки браслеты, и защелкнул их на запястьях Пилневнча. Конфисковав у своих стражников сорок восемь тысяч рублей и остатки пива (четыре баночки), он не удержавшись, чуть ли не залпом выпил первую банку. Такого вкусного пива Климов отродясь не пробовал. Сняв со спинки стула камуфлированную мотыжниковскую куртку, Саша вынул из автомата рожок и завернул оружие в куртку. Затем, надел рубашку навыпуск поверх, джинсов, так, чтобы не виден был торчавший из-за пояса пистолет, и, сделав «дядям» ручкой, покинул стены своей тюрьмы.
Благо, до дороги оказалось недалеко — всего метров четыреста — пятьсот… Выйдя на шоссе и поголосовав минут пять — десять, Саша остановил грузовой «газон» и, услышав радостное водительское: «Падай!» (еще бы, почти полсотни за то, чтобы человека по пути подвезти!), попросился сесть в кузов. Водитель замялся было, но Климов протянул ему деньги и, когда парень облегченно вздохнул, ловко запрыгнул в кузов, перекинув через борт сверток и пиво.
— Ну что, мистер Вайстор, — сказал Саша, откупорив банку и сделав длинный жадный глоток. — Думаю, вам не долго придется ждать меня.
Он с удовольствием смотрел на мирный, ленивый полусельский, полугородской ландшафт, наслаждаясь ласкавшими лицо струями вечернего воздуха.
* * *
— Почему его там не оказалось? — спросил Орехов вернувшегося ни с чем старшего лейтенанта, которого генерал посылал за Климовым. — Ты не перепутал ничего?
— Нет, товарищ генерал, — молодой сотрудник покачал головой. — Все точно, приехал, куда вы сказали.
— Ладно. — Орехов вздохнул и махнул рукой. — Скажи там, когда Богданов прибудет, пусть ко мне явится не мешкая, — добавил генерал и, отвернувшись, посмотрел в окно. «Почему его там не оказалось? Почему? Испугался?»
Этот же вопрос, спустя несколько часов, генерал задал и примчавшемуся в его кабинет Богданову.
— Думаю, помешал кто-то, — пожал плечами, более с вопросительной, чем с утвердительной интонацией произнес майор. — Может быть, милиция задержала?
— Я справлялся, — возразил генерал. — Нет. Может, Мехметов?
Тут настала очередь майора не соглашаться.
— Исключено, — покачал головой Богданов. — Я только оттуда. Если бы его парни захватили Климова, я бы узнал. Мехмет на стену лезет — косит, конечно, придуряется, говорит, что «сволёчи, дарагой плымяник убил». Аллах, дескать, на него, Мехметова, прогневался, ну и старую песню завел про «атэц, друг Юрый, друг Владык…» и так далее.
— Где же теперь Климов, Валь?
— У Олеандрова, — твердо ответил Богданов. — Скорее всего, там.
— Почему у Олеандрова?
— А вот, Всеволод Иванович, посмотрите. — Майор достал из лежавшей перед ним папки лист бумаги. — Киев ответил. Отпечатки те, что на бокале у Лапотникова на даче нашли, принадлежат Инге Владиславовне Лисицкой, уроженке Львова, в девичестве Вишневецкой. Мать в психиатрической клинике. У девочки в подростковом возрасте тоже был случай, покусала парней, которые ее изнасиловали, да так, что те едва живы остались. Обследовали, признали психически нормальной. Никаких аномалий, во всяком случае, не нашли.
Генерал удивленно поднял брови.
— Чем же это она так прославилась, что ее пальчики в милицейскую картотеку попали? — спросил он.
— Подозревается районной прокуратурой Киева в убийстве трех человек, — ответил Богданов, протягивая документ начальнику, и добавил: — А тех, в свою очередь, подозревали в убийстве ее мужа, Лисицкого Игоря Романовича, но выпустили за недостатком улик. Все трое погибли в один день при весьма загадочных обстоятельствах… Всех их загрызла собака. А Инга эта исчезла.
— Так, так, так…
— Приметы этой самой загадочной Инги довольно сильно совпадают с приметами одной из сотрудниц Олеандрова, которая поступила к нему на работу примерно в то же время, когда из Киева исчезла Инга Лисицкая. Зовут эту девицу Наташа Одинцова, она постоянно меняет машины, одежду и парики… И, что самое интересное, иногда ездит на той самой «ямахе», на которой скрылся прямо из-под носа у милиции Климов.
— А при чем тут парики?
— А вот послушайте, товарищ генерал, — попросил Богданов. — Парики, особенно рыжий, последнее время не носит. Один из автомобилей, которым она опять-таки совсем недавно перестала пользоваться, — вишневые «жигули» девятой модели. А в тот вечер, когда погиб Лапотников…
— Что значит — недавно? — перебил Богданова генерал. — Конкретнее можно?
— Последний раз, приблизительно неделю назад, то есть…
— Приблизительно в тот день, когда убили Лапотникова, — генерал закончил фразу за майора.
— Документы на машину оформлены на одного из членов Русской национальной пар…
— Партии Олеандрова, — произнес генерал уже без вопросительной интонации. — Если она загрызла Лапотникова, то причем тут оборотень? В подобное партнерство я просто поверить не могу. Он профессионал, а она?.. — Генерал замолчал, заметив, что Богданов смотрит на него с плохо скрываемым удивлением.
В майорских глазах просто читался вопрос, который он никак не решался задать своему начальнику: «Что опять за оборотень такой?» Всеволод Иванович уже стал подбирать слова, чтобы как-нибудь покороче ответить Богданову, но тут вдруг ожило переговорное устройство, из которого раздалось:
— Срочное сообщение, товарищ генерал, ответьте по городскому, пожалуйста.
— Перестрелка в штаб-квартире партии господина Олеандрова, — сказал Орехов, положив на рычаг трубку. — Похоже, ты пророк… А я, старый черт, не сообразил, Климов-то твой на Некрасовской нам встречу назначал, оттуда, если я не ошибаюсь, минут десять пешком до гнезда этого деятеля. — Видя, что Богданов напрягся, готовый в любую секунду вскочить со стула и помчаться выяснять природу выстрелов в особняке на Некрасовской улице, генерал махнул рукой: — Иди. Проверь, что там и… установи слежку за квартирой этой Инги-Наташи. В милицию пока не сообщай. Меня держи в курсе. Все.
— Есть, — выкрикнул майор, почти бегом, вылетая из кабинета. — Я уже к ее дому Лазарева и Валишвили отправил.
* * *
— Но я же тебя люблю, — плаксивым тоном произнес Маложатов, вот уже больше двух часов сидевший и истязавший душу Инги своим нытьем. — Я едва не умер, я всю ночь думал, думал, думал… Я не находил себе места. Я писал тебе стихи. Я рвал их и снова писал. Ты разбила мне сердце. Ты прогнала меня ради, ради, ради… — Михаил Андреевич так и не нашел нужного слова. — Я умру, если ты покинешь меня… Я покончу с собой! Наложу на себя руки, повешусь у тебя на люстре. — Тут Маложатов зарыдал, но, утерев слезы, продолжал с каким-то даже наслаждением развивать тему своего самоубийства и, наконец, не выдержал и вскочил-таки на любимого конька, заявив: — Я страдаю, как моя бедная, истерзанная руками инородцев Земля. О Родина моя!..
При других обстоятельствах Инга давно бы уже выгнала надоевшего хуже смерти воздыхателя, сославшись на то, что ей надо идти. Но… что-то случилось с ней, точно какая-то неведомая сила сковала
