— Эти опасения сильно преувеличены. Василика глупа и вряд ли может толком рассказать что-либо русским, — уклонился Рупеску от прямого ответа.
— Как бы она не оказалась умнее нас с вами, — глухо пробормотал обозленный Раковичану и вдруг заговорил опять о том, что, видимо, больше всего волновало и тревожило его: — Майский приказ русских, господии генерал, — это пренеприятнейший для нас документ. И нам нужно принять решительные меры, чтобы парализовать его губительное действие. Во все пункты должны быть посланы наши агитаторы. Поднять на ноги бояр, богатых крестьян, жандармов, лавочников, примарей — всех, кому стало неуютно жить с приходом русских… Пусть поймут, что речь идет об их существовании. И этим операциям, генерал, вы должны уделять столько же внимания, как и боевым. Если не больше. Я сегодня покину ваш штаб. Меня ждут другие дела, более важные, там, в Бухаресте, и напоследок, как ваш искренний и преданный друг, хотел бы предупредить вас вот о чем: русских трудно выбить с захваченных ими позиций. И пожалуй, совсем невозможно вышибить их из голов так называемых простых людей, если русские туда проникнут… Я хотел бы также предупредить вас, мой дорогой генерал, и о том, что именно по этим вашим делам круги, которые я представляю, будут судить, как велика и важна услуга, оказанная вами. Со всеми вытекающими отсюда последствиями, конечно. Надеюсь, вы поняли меня?
— Я вас понял! — взволнованно проговорил Рупеску, торжественно пожимая холодную руку своего собеседника.
— Вот и отлично! Ну что ж, желаю вам успехом! До скорой встречи в… ставке генерала Санатеску!
Они еще раз многозначительно переглянулись и обнялись.
2
Жизнь разведчиков вошла в свое обычное русло. Армия готовилась к большим боям, и их чуть ли не каждый день посылали в поиск. Часть бойцов находилась все время на передовой, вела наблюдение за неприятелем, изучая его оборону. Разведчики несли потери. Тяжелое ранение комсорга было особенно удручающим событием для них. И вновь, как раньше, в дни тяжелых сражений, воскресла в памяти солдат и зазвучала их старая песня:
Закури, дорогой, закури.Ведь сегодня до самой зариНе приляжешь, уйдешь ты опятьВ ночь глухую врага искать.
Ты к суровым походам привык,Мой товарищ боец-фронтовик,Вижу я по туману волос:Много ты пережил, перенес.
Дивизия генерала Сизова продолжала стоять в обороне, совершенствуя свои позиции. В недалеком тылу шла боевая учеба пополнения. Там штурмовались доты, воздвигнутые по приказу командира дивизии и расположенные в таком же шахматном порядке, как у противника. Оттуда целыми днями доносились пушечные и минометные выстрелы, разрывы снарядов и мин, пулеметная трескотня, крики «ура»; пехота атаковала «вражеские позиции», следуя не за условным, а за настоящим огневым валом, для чего была специально вызвана батарея Гунько. Сам Гунько неизменно находился на батарее и командовал огнем. По всему было видно, что он доволен. Он весело прикрикивал на своих молодцов:
— Первое!..
И Печкин, бывший наводчик, а теперь командир орудия, оставшийся в числе немногих невредимых после июльских боев на Донце, так же весело и задорно отвечал:
— Есть, первое!..
Наводил пушку тот самый маленький, щуплый пехотинец, которого Гунько задержал у своих позиций утром 5 июля 1943 года, — теперь один из самых опытных бойцов на батарее. Гунько немного потолстел, но это нельзя было назвать полнотой, — он только как бы стал шире, «осадистей», как он сам шутил, еще уверенней и спокойней в движениях.
— Огонь! — командовал он все тем же свежим, отчетливым голосом, какой был у него там, на Донце, и артиллеристы, повинуясь этому голосу, быстро работали у орудия, действия их были точны, как бы заранее рассчитаны. Гунько так натренировал батарею, что огневой вал ложился впереди пехоты лишь настолько, чтобы осколки не задевали своих и чтобы подразумеваемому неприятелю за этим валом не было видно бегущих в атаку пехотинцев.
Генерал Сизов, полковник Павлов и подполковник Тюлин, солдаты которого обучались, подолгу находились в районе учений. То, что делалось сейчас тут, для них было важнее всего.
— Хочу ночью вывести сюда второй батальон, товарищ генерал, — доложил Тюлин.
— Правильно, — одобрил Сизов, которому все больше нравился этот молодой, в свое время допускавший немало ошибок командир полка. — Завтра поучите людей преодолевать минное иоле.
— Слушаюсь!
— Только избегайте шаблона. Перед тем как отдать приказ, больше думайте. А то вот был у меня на финском фронте такой горе-офицер, который при любых случаях отдавал один и тот же устный приказ: «Ворваться. Забросать гранатами и с криками «За Родину!» — вперед!» Помнится, такой приказ он отдал солдатам, выделенным для борьбы с финскими «кукушками». Лозунг, как видите, у него был неплохой, а пользовался он им неумно. Можно ли, в самом деле, забросать гранатами «кукушку», которая укрывается на вершине ветвистой сосны?.. Конечно нет. Разведчиков, уходящих в поиск, такой приказ мог бы, безусловно, погубить. Шаблон — вот не менее страшный второй наш противник. И с ним надо бороться самым решительным образом…
Генерал, казалось, нисколько не изменился со времени Курского сражения. Только голова его покрылась сединой да под черными зоркими глазами легли чуть заметные полукружья мешков, не придававших, однако, его лицу старческой рыхлости.
Все усилия комдива были направлены на то, чтобы время, которое оставалось до наступления, употребить с максимальной пользой для войск. Для этого генерал не жалел ни своих сил, ни сил своих подчиненных.
3
Седьмого июня солдаты прочли в газетах «Сообщение штаба верховного командования экспедиционных сил союзников» о высадке англо-американских войск на северном побережье Франции. Сообщение было дано союзниками сенсационно.«…Мы вступаем в весьма серьезный период, и мы вступаем в него вместе с нашими великими союзниками с чистым сердцем и в доброй дружбе». По поводу этого патетического заявления маленький артиллерист из батареи Гунько, бывший пехотинец, заметил, свертывая папиросу:
— В «весьма серьезный период» им нужно было вступить пораньше. Поздновато они хватились. Мы и без их помощи, глядишь, дотопали бы до Ла-Манша. Карты у нас есть. И географию мы знаем неплохо. Так, что ли, Ваня?
Ваня, замковый первого орудия, прочищая банником ствол пушки, не прерывая своего занятия, охотно согласился:.
— Так.
Впрочем, к сообщению союзников скептически относились далеко не все советские солдаты. Большинство из них встретило открытие второго фронта с радостью, полагая, что это приблизит час долгожданной победы. В те дни не многие знали о том, что значит «чистое сердце» союзников и что по своей «доброй дружбе» англо-американцы оттягивали открытие фронта с единственной целью — устранить как конкурента Германию, обескровить СССР, а затем стать господами положения. А пока что маленький артиллерист был недоволен лишь одним — опозданием союзников. Он был глубоко убежден, как, впрочем, были убеждены в этом все наши солдаты, что Красная Армия управилась бы с немцами один на один.
— Ты как полагаешь, сержант, управились бы? — донимал он Печкина.
— Еще бы. Не в такое время управлялись!
— Во-во! — радостно перебил Громовой. — А как ты думаешь насчет сроков?
«Насчет сроков» у Печкина с маленьким артиллеристом были расхождения. Первый все-таки полагал, что после открытия второго фронта дела с разгромом немцев пойдут быстрее.
— Нисколько! — горячо отстаивал свою точку зрения Громовой.
В поддержку своих доводов он приводил очень много убедительных, по его мнению, аргументов. Но когда и их оказалось недостаточно, призвал на помощь замкового — того самого солдата, к которому обращался первый раз. Но Ваня, продолжая орудовать банником, лишь промычал:
— Не мешайте вы мне…
Первые дни сообщения союзников о ходе операций на Западном фронте интересовали наших солдат. Они следили по картам, отмечали продвижение англо-американских войск. Но потом бойцы совершенно охладели к этим сообщениям — и охладели по разным причинам. Одних, к числу которых принадлежал и бывший пехотинец, вовсе не устраивало медленное, «ярдовое», как иронически называли солдаты, продвижение союзных войск; другие ни черта не могли понять из (как будто нарочно запутанных) многословных сводок штаба верховного командования экспедиционных сил. Замковый Ваня, например, так и заявил, читая одно из сообщений:
— Филькина грамота. Разве тут что поймешь? Пускай сами читают, кто их составлял. А мне время дорого. Орудие надо чистить…
