Тиро опустила коммуникатор, ее лицо побледнело.
— Яррик был прав, — выдохнула она. — Гадес пылает.
ГЛАВА IX
Гамбиты
Враг не атаковал и на второй день.
Защитники наблюдали со стен Хельсрича, как пустоши чернеют от вражеских судов, как кланы орков занимают их территорию, разбивая лагеря и поднимая в небо знамена. Все больше зеленокожих вливались в орду из приземлившихся транспортов. Громоздкие крейсеры изрыгали толстобрюхих развалюх-титанов.
С вражеских знамен в небо взирали тысячи грубо намалеванных символов, каждый изображал род, племя, военный клан ксеносов, который скоро бросится в битву.
С высоты укреплений в ответ на это взмывали штандарты — по одному от каждого расквартированного в городе полка. В огромном количестве взметнулись знамена Стального легиона, охристые, оранжевые, желтые и черные.
Вернувшись из Западного Д-16, Гримальд самолично установил знамя Черных Храмовников на северной стене. «Стервятники Пустыни» собрались, чтобы посмотреть, как рыцарь вбивал древко знамени в рокрит и приносил клятву, что Хельсрич не падет, пока хоть один его защитник будет в живых.
— Гадес может сгореть дотла, — воззвал рыцарь к собравшимся солдатам. — Но он пылает, потому что враг боится нас. Он горит, чтобы скрыть стыд врага, ибо твари хотят никогда не видеть место, где проиграли прошлую войну. Пока стоят стены Хельсрича, будет стоять это знамя. Пока дышит хоть один защитник, город не будет потерян.
Повторяя жест рыцаря, Кирия Тиро уговорила модератуса установить неподалеку знамя Легио Инвигилаты. У них не было штандартов, которые по размеру подходили бы людям, только гигантские знамена, что несли богомашины, поэтому взяли один из вымпелов, который украшал руку-оружие «Палача» — титана класса «Пес войны».
Солдаты на стенах ликовали. Непривыкший к такому вниманию модератус «Пса войны» выглядел польщенным их реакцией. Он осенил себя шестерней, приветствуя присутствовавших офицеров, а через мгновение — аквилой, словно поспешно исправляя ошибку.
Ночью ветер усилился, стало холоднее. Он почти очистил воздух от серной вони и, когда стал еще сильнее, сорвал с западной стены штандарт 91-го Стального легиона. Проповедники тут же предупредили полк, что это было знамение: 91-й падет первым, если не проявит исключительной храбрости, когда начнется настоящий штурм.
На закате Хельсрич снова вздрогнул от грохота. «Герольд Шторма» вел несколько своих металлических сородичей к стенам, где большие титаны боевого класса могли стрелять поверх укреплений по оркам, едва те попадали в прицел.
Гвардии было приказано покинуть стены. Работа их орудий стала бы крайне опасной для всех, кто оказался бы рядом. Такое соседство могло стать даже смертельным, столь много энергии выделяли гиганты, стреляя.
Рыцарь открыл глаза.
— Брат, — позвал его голос, — Старейшая Инвигилаты желает твоего присутствия.
Гримальд вернулся в город несколько часов назад и ожидал этого вызова.
— Я молюсь, — ответил он в вокс.
— Знаю, реклюзиарх. — Обычно Артарион не был столь официален.
— Артарион, она просила меня прийти?
— Нет, реклюзиарх. Она… как бы это сказать… требовала.
— Сообщи Инвигилате, что я посещу принцепс Зарху в течение часа, как только закончу соблюдение обрядов.
— Гримальд, я не уверен, что она в настроении ждать.
— И тем не менее именно это ей придется сделать.
Капеллан вновь закрыл глаза, стоя на коленях в маленькой пустой комнате в командном шпиле, и вновь стал шепотом произносить слова почтения.
Я приближаюсь к амниотическому резервуару.
Я не вооружен, и на этот раз напряжение в объятой кипящей деятельностью рубке титана превращается в нечто еще более яростное. Команда, пилоты, техножрецы… все они смотрят на меня с нескрываемой неприязнью. Несколько рук покоятся на ремнях близко к ножнам клинков или кобурам.
При виде всего этого я сдерживаю смех, хотя это и непросто. Они командуют величайшей военной машиной в городе и все равно цепляются за церемониальные кинжалы и автоматические пистолеты.
Зарха, Старейшая Инвигилаты, плавает передо мной. Морщинистое лицо старой женщины искажают эмоции. Передние конечности постоянно подергиваются, словно в спазмах, — это следствие обратной связи от соединения с духом «Герольда Шторма».
— Ты просила о моем присутствии? — говорю я ей.
Старая женщина, плавающая в молочной жидкости, облизывает металлические зубы.
— Нет. Я вызвала тебя.
— И это твоя первая ошибка, принцепс, — говорю я ей. — Тебе даруется право еще на два промаха прежде, чем этот разговор закончится.
Она рычит, ее лицо в жидкости выглядит отвратительно.
— Довольно наглости, Астартес. Тебя следует убить на месте.
Я оглядываю рубку. Рядом со мной девять человек. Целеуказательная сетка фиксирует все видимое оружие прежде, чем вновь сфокусироваться на перекошенных чертах Старейшей.
— Это будет глупо, — говорю я ей. — Никто в этой комнате не способен даже ранить меня. А если ты призовешь девятерых скитариев, ждущих за дверями, я все равно превращу это место в склеп. И ты, принцепс, умрешь последней. Сможешь ли ты убежать от меня? Сомневаюсь. Я вытащу тебя из искусственного чрева на воздух, а когда ты начнешь задыхаться, вышвырну сквозь глаз твоего драгоценного титана, чтобы ты подохла, голая и одинокая, на холодной земле города, защищать который тебе не позволяет гордыня. А теперь, если ты намерена закончить обмениваться угрозами, предлагаю перейти к более важным вопросам.
Она улыбается, но я вижу, что ее черты искажены ненавистью. Это по-своему красиво. Нет ничего чище ненависти. Из ненависти выковали человечество. Ненавистью мы поставили галактику на колени.
— Вижу, на этот раз ты не открываешь лицо, рыцарь. Ты видишь меня, но сам скрываешься за посмертной маской своего Императора.
— Нашего Императора, — напоминаю я ей. — Ты только что совершила вторую ошибку, Зарха.
Я ослабляю печати на вороте шлема и снимаю маску. Здесь пахнет потом, топливом и страхом. Остальных присутствующих я совершенно игнорирую. И чувствую, как злость усиливается вокруг меня с каждой секундой. Приятно стоять без шлема, ограничивающего чувства. Со времени планетарной высадки я только дважды снимал шлем на людях, оба раза при встречах со Старейшей.
— Когда мы виделись в прошлый раз, — говорит она, внимательно рассматривая меня, — я сказала, что у тебя добрые глаза.
— Я помню.
— Это правда. Но я жалею об этом. Жалею, что вообще стала говорить с тобой, богохульник.
Одно мгновение я не был уверен, как реагировать на ее слова.
— Ты встала на опасный путь, Зарха. Я капеллан Адептус Астартес, я верен на своем посту благодати Экклезиархии Терры. В моем присутствии ты только что выразилась, что Император Человечества не является для тебя богом, каков Он для всего славного Империума. Факт остается фактом: ты произносишь еретические речи перед реклюзиархом, перед Избранным Императора. Ты впадаешь в ересь! А я уполномочен уничтожать любую ересь, что встречу в Вечном Крестовом Походе. Поэтому давай будем осторожнее. Ты не станешь оскорблять меня фальшивыми обвинениями в богохульстве, а я отвечу на вопросы, связанные с Западным Д-16. И это не просьба. Соглашайся — или я казню тебя за ересь прежде, чем твоя команда успеет обделаться от страха.
Я вижу, как она судорожно вздрагивает и ее улыбка невольно выдает изумление.
— Как интересно говорить в такой манере, — произносит она почти задумчиво.
— Я допускаю, что ты видишь картину шире, чем я. — Мой пристальный взгляд встречается с ее оптической аугментикой. — Но время непонимания прошло. Говори, Зарха. Я отвечу на все вопросы. Это нужно решить для блага Хельсрича.
Она поворачивается в контейнере, медленно плавает в этом наполненном жидкостью гробу, прежде чем посмотреть на меня снова.
— Скажи мне почему, — произносит она. — Скажи, почему ты это сделал.
Я не ожидал столь простого вопроса.
— Это Ординатус Армагеддон. Одно из величайших орудий, когда-либо созданных человеком. Это война, Зарха. Мне нужно оружие, чтобы победить.
Она качает головой:
— Необходимости недостаточно. Ты не можешь из прихоти использовать «Оберон», Гримальд. — Она подплывает ближе, прижимаясь лбом к стеклу. Трон, какой же усталой она выглядит. Морщинистая, усталая, лишенная всяких надежд. — Он запечатан, потому что должен быть запечатан. Не используется, потому что его нельзя использовать.
