Только стрельцы разместились по своим местам, так вот он — передовой ногайский тумен. Идет крупной рысью, чтобы, преодолев реку не снижая скорости, пустить коней намётом. Увидев же на берегу гуляй, натягивают первые ряды поводья. Что дальше делать, скажет либо темник, либо сам Теребердей-мурза.
Точно. Теребердей-мурза с двумя темниками выехал вперед, и начался совет. А стрельцы в это время возбужденно обменивались мнениями:
— Два тумена всего? Семечки!
— Ишь ты, семечки. Перелузгай двадцать тысяч. Язык опухнет.
— Язык — ничего. Животы бы не скрутило.
— Не каркай, — одернули несколько человек предрекателя. — Бог даст, животов не лишимся, а вон тех, ворогов, погладим знатно.
Заминка у ногайцев окончилась. Сейчас пойдут, набирая скорость, широким фронтом. Ловко станет сечь. Но что это? Выезжает вперед полусотня. Со щитами и пиками. За ней, тоже со щитами, чуток пошире ряд. Еще один ряд, еще… Что? Клин? Щитами железными прикрытый? Дроб не осилит железные шиты. Это не деревянные, кожей обтянутые. Это — харалужные! Попрут встречь огня за милую душу.
И тут команда от десятника к десятнику:
— Подсекать коней. Кучу-малу устраивать.
Очень разумно. Свалив ощетиненный клин, стреляй тогда по остальным без помехи. Благодать!
Взвыли корнаи, выворачивая душу, заверещали сурнаи, и рванулось устрашающее:
— Ур-ра-а-агш!
Подпускай поближе к берегу. Не спеши. Сжимай в кулак нетерпение. Еще чуть-чуть. Еще. Пора. Удар набата и — залп.
Он ли удачен, триболы ли пособили, куча-мала образовалась славная. Ржание покалеченных коней заглушало грозный боевой клич татарских всадников.
Первый ряд самопальщиков — вниз, второй ряд на его место и — залп. Сразу же — вниз, уступая свои позиции третьему ряду. А первый уже запыжил в стволы дробь и — на смену третьему.
Каленые же болты летели беспрерывно, легко пробивая татарские латы из толстой воловьей кожи.
Кажется, целую вечность противостоят нажиму ногайцев отважные стрельцы, на которых уже посыпался ливень стрел. Появились первые раненые и даже убитые. Кому посильно из раненых, оставался на своем месте, тяжелых начали уносить в лес.
Не ясно пока, чем окончится это короткое, но очень жестокое противостояние горстки против лавы; вряд ли татары сыграют отход, хотя надежда на это есть. Увы, не намерены отступать. Они уже в реке. Забурлила Рожая, покраснела от крови. Вот уже первые из первых выскакивают на берег, их, конечно, секут болты, но на место выбывших новые заступают. Не пора ли в лес? Главный воевода не велел стоять до живота своего.
Глухой удар набата. Самопальщики улепетывают первыми, прихватывая раненых.
Сделав еще по паре выстрелов, припустились в лес и самострелыцики. С потерями, верно, хотя и небольшими: ибо тем ногайцам, кому уже удалось выскочить на правый берег, китаи мешали не только погоне, но и меткой стрельбе из луков.
Переправа затормозилась. Передовые нукеры начали растаскивать китаи, добивать раненых коней и своих собратьев, кому не повезло. Когда же путь был расчищен, начали строиться для атаки. По пятьсот в ряд, медленно продвигаясь вперед, освобождая место для новых и новых рядов.
До жути много воронья, но и князь Воротынский, и все воеводы, и даже бывалые ратники радовались, ибо хорошо понимали, что не получится у татар дикого наскока, не успеют кони войти в раж, когда их никто уже не в состоянии остановить. Затрубили корнай, ударили бубны, конная лава быстро начала набирать скорость, и тут от опушек, справа и слева, принялись стрелять рушницы и самострелы — от многотысячного строя моментально отсеклись несколько сотен и стремительно понеслись на стрельцов. А те, вовсе не обращая внимания на скачущих к ним ногайцев, стреляли по главному строю. Но, заглушив полностью выстрелы рушниц, над полем взметнулось: «Урра-а-а-гш!». Конница, все более набиравшая скорость, уже казалась неодолимой.
Но как и рассчитывал князь Михаил Воротынский, перейти на такой галоп, когда шалеют и кони и всадники, несясь вперед без удержу, ногайцы не успели, оттого первый же залп орудий смешал их ряды.
Князь Воротынский ликовал: «Все! Отобьемся!»
Не рано ли радоваться?
Вышло, что не рано. Опытен воевода, знает, что к чему. Да, ногайцы все же дотянулись до стен гуляй-города, заполнив ров трупами всадников и коней, даже дошло до топоров, мечей, копий и шестоперов; на том, однако, штурм окончился. Не одолели русских ратников ногайцы, валились храбрецы, пытавшиеся взобраться на дощатую стену, в ров с размозженными головами — все выше и выше трупы у стен гуляй-города, по ним уже лезут наступающие, им уже легче дотягиваться до верха стен, но их пыл иссякает, уже не подбадривают они себя истошным «Урр-аа-а-агш!», лезут молча. Только страх расправы за трусость заставляет повиноваться приказу Теребердея-мурзы.
Теребердей, также весьма опытный военачальник, понял состояние своих нукеров и лихорадочно искал выхода. Бросить бы резерв, но его нет. Опрометчиво поступил он, не оставив резерва. Только личная охрана под рукой. Не мог Теребердей, не теряя чести, отступить: Девлет-Гирей не простит второго поражения.
Велик Аллах и Мухаммед его пророк!
Теребердей-мурза выхватил саблю.
— Ар-ра-а-агш!
Полутысяча глоток подхватила боевой клич.
Какая вроде бы сила, если всего пятьсот всадников вплелось в многотысячье, но вдохновленность в сече, особенно при штурме, — великий фактор. Если не решающий.
— Теребердей-мурза с нами! — понеслись крики наседавших ногайцев, а бодрое «Ур-ра-а-агш!» свежих сил (кто будет считать, сколько их) тут же было подхвачено, и атакующие полезли к гуляям напористей, словно вдохнули глоток живительный напиток храбрости.
Теперь сникли отбивавшиеся. Не так часто стали стрелять пушки, но особенно рушницы — большая часть пушкарей и самопальщиков обнажила мечи, понадевали по-врази шестоперов на запястья, встав в ряды мечебитцев, но это не усиливало защитников, наоборот, ослабляло их.
Князь Михаил Воротынский, видя все это, думал, каким образом исправить положение; у него даже возникало желание дать сигнал либо Опричному полку, либо полку Правой руки, чтобы ударить с тыла, но решиться на это не осмеливался — можно ли главную свою задумку открывать прежде времени? Она должна сыграть свою роль во время главной сечи, пока же оставаться для татар тайной за семью печатями.
Защищаться, однако, становилось все более невмоготу. Уже в трех-четырех местах самые смелые и самые ловкие из ногайцев перемахнули через щиты. Их секли, но места посеченных занимали новые и новые. Возникла большая опасность прорыва крупных ногайских сил через гуляй.
Думай главный воевода. Ищи выход, спешно.
И тут Михаил Воротынский увидел воеводу Коркодинова, вставшего у пушки. Этого еще недоставало! Воеводе не заменять нужно пушкарей, взявшихся за мечи, а руководить всей пушечной стрельбой, возвернув слишком ретивых и недальновидных воинов к своим орудиям. Велел стремянному позвать к себе Коркодинова.
А тот тем временем неспешно, словно взялся обучать новика меткой стрельбе, велит подручным чуточку приподнять ствол.
— Хватит. Молодцы.
Еще раз припал щекой к стволу, проверяя, верно ли нацелено. Попросил подручных:
— Чуток левее. Еще. Вот так. Запаливай.
В общем гвалте не очень-то выделился пушечный выстрел, решивший исход упорного боя, только вдруг Теребердей-мурза начал валиться с седла, судорожно цепляясь за лошадиную гриву; его тут же подхватили телохранители и понеслись к Рожае-реке, стегая камчами, а то и рубя саблями тех, кто им не уступал поспешно дорогу.
А над головами штурмующих понесся дикий вопль:
— Теребердей-мурзу убили!
В один миг все изменилось. Отхлынули ногайцы от стен китай-города и пустились догонять своего лашкар-каши: воронья туча уносилась так, словно гнал ее свирепый ураган.
Пушки и самопалы успели сделать лишь по одному залпу, а гуляй-город выпустил несколько тысяч всадников, которые начали сечь отступавших в панике ногайцев.
Победа! Еще одна! Ликуют ратники, ликует с ними и главный воевода, однако не слишком долго. У него — новая забота, новые трудные думы. Они уже о завтрашнем дне. Каким он будет? Наверняка навалится Девлет-Гирей еще большими силами. Если не всеми. Значит, не избежать сечи на покосном поле. В гуляй же отступать, если станет невмоготу.
Собрал воевод.
— С рассветом встанем на покосном поле. Чуть далее полета стрел от Рожай. Чтоб не поспособствовать крымцам в устройстве их каруселей, все самострелы в первые ряды. Как крымцы появятся на берегу, болтами их.
— Поле и без того не даст крутить круги, — заговорил воевода Одоевский. — Самострелы — дело хорошее. Пощипают крымцев еще до рукопашки, а нельзя ли, князь, огненный наряд из гуляя выставить. Не весь, понятное дело, но добрую половину.
