В то же время в повести можно увидеть влияние идейной направленности Толстого – художника и обличителя, а также самой «толстовской манеры выражаться» (из письма Чехова Суворину 27 марта 1894 г.). Чехов поставил своего героя в положение лакея, который особенно остро поэтому ощущает несправедливость существующих общественных отношений, логическую их несообразность. Среди наиболее «толстовских» мест повести можно назвать, например, описания завтрака Орлова (см. стр. 139, строки 24–29) и нового платья Зинаиды Федоровны (см. стр. 169, строки 27–36) – ср. с описанием обеда и бального платья в трактате «Так что же нам делать?» (Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч. Т. 25. М., 1937, стр. 190, 304).
Представляет интерес также следующее: Ювачев явился одним из прототипов не только «неизвестного человека», но и главного героя рассказа Толстого «Божеское и человеческое» (см.: Е. М. Сахарова. Судьба революционера и ее отражение в творчестве Льва Толстого и Чехова. – В кн: В творческой лаборатории Чехова. М., 1974).
Что касается темы повести, то она получила в современной Чехову литературе достаточно широкое распространение. В 80–90-е годы на страницах журналов в большом количестве появлялись рассказы и повести о бывших участниках революционного движения. Но, как правило, это был сломленный, сбитый с толку, капитулирующий перед жизнью человек, нервный, размагниченный, оплевывающий свое прошлое. Таковы герой рассказа М. Н. Альбова «О том, как горели дрова» («Русская мысль», 1887, № 12), герой рассказа Я. Абрамова «Гамлеты – пара на грош» («Устои», 1882, № 12). Герой повести Юрко (Ю. Н. Говорухи-Отрока) «Эпизод из ненаписанного романа» («Слово», 1880, № 11) абсолютно счастливым почувствовал себя лишь когда поставил крест на своем прошлом. Герой другого рассказа Говорухи-Отрока – «Развязка» («Вестник Европы», 1882, № 10) – тоже социалист, нигилист, изверившийся в прошлых идеалах. В русле этой традиции воспринял «Рассказ неизвестного человека» Лейкин: «Не понимаю, почему Вы опасались, что его вырежут из книжки „Русской мысли“. Там ведь только намеки на социалиста, да притом и на социалиста раскаявшегося, а такие вещи у нас проходят» (Чехову от 27 марта 1893 г. – ГБЛ).
Однако повесть Чехова кардинально отличалась от упомянутых произведений Альбова, Абрамова и др. Герой ее, мучительно переживая перемену в своем мировоззрении, отказываясь от тех конкретных форм борьбы, в которые выливалась его деятельность, страдает от утраты идеи общественного служения.
Показательна разница в отношении к повести редакции «Русской мысли» до знакомства с нею и после прочтения. Свободин писал Чехову 23 июня 1892 г. о своем разговоре в редакции «Русской мысли»: «Всем очень понравилось переданное мной вкратце содержание, – Гольцеву, который Вам кланяется, особенно. Цензурных преград пытаются избежать и просто думают, что их не будет» (ГБЛ). Выше уже говорилось, как боялась позже редакция вмешательства цензуры, считая даже «Палату № 6» менее опасной в цензурном отношении.
В самом начале 90-х годов, т. е. в то время, когда была опубликована повесть Чехова, только в нелегальной печати и в заграничных изданиях появлялись работы, в которых давалась глубокая и объективная оценка исчерпавшего себя к этому времени героического этапа революционного народничества. В. Засулич в статье «Революционеры из буржуазной среды» писала: «Упадок движения в восьмидесятых годах не может быть приписан одной ловкости полиции – в нем играла несомненную роль и нервная усталость интеллигенции. Но еще бесконечно большую роль в утрате самими революционерами прежней бодрости и увлечения играло, конечно, ослабление теоретической, идейной основы движения» («Социал-демократ», Женева, 1890, № 1, стр. 78). «Терроризм как система отжил свой век и воскресить его невозможно», – утверждал в 1893 г. С. Степняк-Кравчинский (С. Степняк-Кравчинский. Соч., т. 1, М., 1958, стр. 549). Вера Фигнер писала в своих воспоминаниях о том настроении одиночества, которое испытывали революционные народники в середине 80-х годов (В. Фигнер. Полн. собр. соч., т. 2, М., 1932, стр. 22).
Все это, несомненно, было вызвано узостью теоретической платформы народников, представлявших на себя «группу интеллигентов, а на деле сколько-нибудь широкого, действительно массового революционного движения не было» (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 12, стр. 365).
Такова была та общественная атмосфера, которая сложилась в России к 90-м годам и которую глубоко переживал и Чехов, постоянно говоривший в своих произведениях о необходимости пересмотра тех идеалов и программ прошлого, которые оказались несостоятельными.
4
«Рассказ неизвестного человека» при своем появлении вызвал большой интерес читателей.
Г. М. Чехов писал Чехову 23 марта из Таганрога: «Читают его нарасхват и „Русс<кую> мысль“ берут с бою…» (ГБЛ).
Однако идейное содержание повести было понято далеко не всеми. Свидетельство этому – письмо, полученное Чеховым в 1893 г. от «читающего кружка» со станции Ярцево, Московско-Брянской железной дороги, и подписанное Н. Ф. Забелло. «На днях только нам удалось прочесть Вашу повесть „Рассказ неизвестного человека“, – говорилось в письме, – и несмотря на все удовольствие, которое мы получили от прочтении ее, как и всего того, что выходит из-под талантливого пера Вашего, тем не менее мы остались под неприятным чувством полной неудовлетворенности того рассказа, как чего-то недосказанного и невыясненного». Автор письма находит, что поведение «неизвестного человека», его планы и намерения не объяснены Чеховым и поэтому вызывают недоумение. Письмо оканчивалось просьбой к Чехову – «внести побольше света в эту темную историю» (ГБЛ). Как видно из письма Н. М. Ежова Чехову от 16 апреля 1893 г., «сильно не одобрил» повесть А. В. Амфитеатров (ГБЛ ).
Высоко оценил «Рассказ неизвестного человека» И. И. Горбунов-Посадов. В марте 1893 г. он писал Чехову: «… в общем впечатление очень сильное. Когда мы покончили, – кроме слез, стоявших на глазах при конце, у меня поднялось в душе радостное чувство – чувство радости за нашу литературу, потому что она вовсе уж не так сиротлива, как все казалось, когда в ней живут и растут такие силы, как Ваша. Чувствуешь, что Вам уж один только шаг до создания такого, что взволновало бы и осветило бы сильным дыханьем вялую общественную суету» (ГБЛ). «С большим удовольствием прочитал „Записки неиз<вестного> чел<овека>“», – писал Чехову П. А. Сергеенко 27 марта 1893 г.
Толстой, беседуя с Г. А. Русановым 2 апреля 1894 г., сказал, что «Рассказ неизвестного человека» – «плох» (Н. Н. Гусев. Летопись жизни и творчества Льва Николаевича Толстого. 1891–1910. М., 1960, стр. 130). Впоследствии Толстой изменил свое мнение о повести. По свидетельству Д. П. Маковицкого (дневниковая запись от 30 марта 1907 г.), Толстой заметил, что в том же томе, где напечатана очень понравившаяся ему «Попрыгунья», «еще хороши: „Черный монах“ и „Записки неизвестного человека“» (ГМТ; Н. Н. Гусев. Летопись жизни и творчества…, стр. 582).
Один из первых критических откликов на повесть Чехова не был пропущен цензурой. В Центральном государственном архиве г. Москвы (ф. 31, оп. 3, ед. хр. 2228) имеется материал о статье В. Голоса, видимо, содержавшей обстоятельный анализ «Рассказа неизвестного человека». Текст статьи, не пропущенной цензурой, не сохранился, но о ней можно получить достаточно полное представление из донесения цензора Трескина от 29 октября 1893 г. «В своей повести Чехов, – писал цензор, – нигде не говорил явно: в каких видах намерен был „неизвестный человек“ совершить свое злодеяние. Лишь из намеков чувствуется, что „неизвестный человек“ является орудием какой-то партии». Цитируя отдельные высказывания героя повести, Трескин заключал: «…роль главного героя повести Чехова и ясна и в то же время затемнена недомолвками». Цензор выражал недовольство автором статьи, который стремится раскрыть смысл того, что затушевано Чеховым, – и для доказательства цитировал мнение В. Голоса: «его („неизвестного человека“) политическое мировоззрение, его взгляды на средства политической борьбы по всей вероятности вытекли и даже вымучились в тяжелой внутренней борьбе, с болью и страданием, из глубоких чувств человека – Чехова, его любви и сострадания к обездоленным, ненависти к неправде и многочисленным злоупотреблениям – вот что составило почву для его политического сознания и поисков террористических средств борьбы». Особенно опасным представлялся цензуре тот вывод, который напрашивался при таком подходе к повести: «сознание необходимости уничтожения социальной неурядицы» и неизбежность поисков средств борьбы для социального переустройства.
Автором этой статьи, вероятно, был критик В. Голосов. В только что начинавшем свою деятельность журнале «Новое слово» (1894, № 1) была напечатана статья Голосова «Незыблемые основы (по поводу последних произведений А. П. Чехова)». Ее пафос – в утверждении публицистичности русской литературы и критики. Голосов утверждал, что «Рассказ неизвестного человека» так же богат внутренним содержанием, как и «Палата № 6», и что в нем «есть блестящие художественные страницы» (стр. 358). Заключал свою статью Голосов пожеланием – «чтобы с „Палаты № 6“ и „Рассказа неизвестного человека“ у автора начался бы новый, удачный период творчества с сильно общественно-прогрессивным направлением» (стр. 378).
