Находились члены политбюро, которые по каждому поводу требовали еще более жестких мер. Но масштаб и накал репрессий определялись поведением генерального секретаря. Брежнев лишней жестокости не хотел.
Константин Михайлович Симонов написал Брежневу – вскоре после его избрания первым секретарем – о своих опасениях относительно возрождения сталинизма. Леонид Ильич принял его и сказал:
– Пока я жив, – и поправился, – пока я в этом кабинете, крови не будет.
Леонид Ильич был человеком здравым. На него не подействовало даже покушение на его жизнь 22 января 1969 года. Это был день, когда встречали космонавтов, совершивших полеты на кораблях «Союз-4» и «Союз-5».
Когда кавалькада машин с космонавтами и Брежневым направлялась в Кремль, из толпы раздались выстрелы. Прямая трансляция по радио и телевидению церемонии встречи космонавтов прервалась. Зрители терялись в догадках: что же произошло?
Огонь открыл стоявший у Боровицких ворот армейский младший лейтенант Виктор Иванович Ильин. Он окончил Ленинградский топографический техникум. Весной 1968 года его призвали на военную службу.
Ильин приехал в Москву накануне встречи космонавтов, украл у своего родственника милицейскую форму, переоделся, и на него никто не обратил внимания. Он был вооружен двумя пистолетами Макарова, похищенными из сейфа, где хранилось табельное оружие офицеров штаба войсковой части, в которой служил.
Когда кортеж стал въезжать в Кремль через Боровицкие ворота, Ильин пропустил первую «Чайку», считая, что в ней космонавты, и открыл огонь сразу из двух пистолетов по второй, считая, что в ней должен быть Брежнев. Он выпустил шестнадцать пуль.
Пуленепробиваемое стекло не выдержало. Но никто из пассажиров «чайки», к счастью не пострадал. В машине, которую Ильин выбрал мишенью, Брежнева не было, в ней ехали космонавты.
«В машине справа от водителя сидел чекист, на среднем сиденье – я, – рассказывал в интервью „Огоньку“ космонавт Алексей Леонов, – справа от меня – Береговой, на задних местах – Терешкова и Николаев. Мы первыми въехали в Кремль через Боровицкие ворота.
Когда появилась наша машина, он начал стрелять. Первая пуля разбила стекло и у чекиста рассекла надбровную дугу. Я сначала подумал, что мы что-то нарушили, – все-таки человек был в милицейской форме. Вторая пуля влетела в шею водителя.
Тогда Георгий Береговой, перевалившись через спинку сиденья, дернул за ручной тормоз. Машина остановилась.
Я в упор смотрел на этого сумасшедшего – в его глазах были страх и недоумение, он понимал – что-то не то, но остановиться уже не мог.
После того, как пуля попала в водителя, я резко повернул голову. Если бы не это, как потом установила баллистическая экспертиза, следующая пуля точно угодила бы мне в висок. Третья пуля задела шинель на груди, четвертая прошла у живота, пятая и шестая – вдоль спины. Была бы скорость очереди чуть больше, я схлопотал бы пули в голову, в грудь, была бы меньше – в спину.
Потом, после экспертизы, мне сказали: «Вы должны были погибнуть»».
Ильин смертельно ранил водителя, старшего сержанта Илью Ефимовича Жаркова, который скончался на следующий день. Жарков был водителем советского представительства при ООН. Он возил Хрущева, когда Никита Сергеевич приезжал в Нью-Иорк в 1960 году на сессию Генеральной Ассамблеи ООН. Водитель понравился, и начальник Девятого управления КГБ генерал Николай Степанович Захаров забрал Жаркова в гараж особого назначения.
Сотрудники госбезопасности схватили Ильина, когда он уже отстрелялся.
Алексей Леонов считает, что спецслужбы знали о готовящемся покушении, поэтому машина с Брежневым пропустила вперед «чайку» с космонавтами:
– Чекисты были в курсе, что сбежал человек с двумя пистолетами. Его искали, не нашли. Вот и поменяли машины. Вместо того чтобы «сочинить» машину со специалистами в бронежилетах, просто взяли и подставили нас…
Милиция действительно знала, что по городу бродит сбежавший из воинской части офицер с двумя пистолетами. Но то, что этот офицер задумал террористический акт против генерального секретаря, никому просто не приходило в голову. Поэтому никто и не предупредил Брежнева, что ему следует держаться подальше от головы колонны. Когда младший лейтенант Ильин стал стрелять, разгневанный Брежнев сказал начальнику своей охраны:
– Что это за безобразие! Устроили в Кремле стрельбу.
А его охранники еще просто не поняли, что произошло…
Ильина не решились вывести на суд. Врачи диагностировали у него шизофрению, хотя непонятно, как шизофреник мог стать в армии офицером. Восемнадцать лет его держали в психиатрической лечебнице закрытого типа в Казани, еще два года в Ленинграде. Через двадцать лет принудительного лечения, в 1990 году, его выписали.
После этой истории личный штат охраны членов политбюро увеличили. Надо отдать должное Брежневу, его поведение не изменилось. Он не стал ни пугливым, ни излишне подозрительным. Этим отличался от Юрия Владимировича Андропова, который, увидев в Будапеште в 1956 году, как вешают сотрудников госбезопасности, испугался на всю жизнь.
Трагедия Пражской весны
Николай Иноземцев превратил Институт мировой экономики и международных отношений в мозговой центр для ЦК КПСС. Вторым таким центром стал Институт США и Канады, его возглавил Георгий Аркадьевич Арбатов, тоже фронтовик, который работал в отделе ЦК у Андропова.
Иноземцев и Арбатов интеллектуально подпитывали политическое руководство страны, заставили серое вещество лучших ученых работать на политбюро. Говорят, что пользы от этого было немного. Судя по всему, лишь одна десятая научного продукта шла в дело, девять десятых пропадали. Цековские клерки брезгливо отправляли аналитические записки прямиком в корзину. Но ведь можно посмотреть иначе: сколько еще глупостей могли сотворить наши лидеры, если бы не советы, прогнозы и информация академиков-международников?…
В институтских трудах и в то время содержался достаточно точный и объективный анализ. Но везде цитаты из Ленина, ссылки на генерального секретаря, ритуальные партийные формулы. Либеральные интеллектуалы прекрасно знали, чего хотят, но вынуждены были помалкивать, держать язык за зубами, сдерживать себя и действовать в тех рамках, которые существовали. Иное было невозможно – во всем.
По словам Николая Иноземцева, Брежнев был настроен на серьезную реформаторскую деятельность в партии, но изменился после Пражской весны, испугался.
А раньше разговоры были такие:
– Николай, мы же с тобой фронтовики, неужели нам занимать мужества?
Это когда они вдвоем прогуливались на даче. И говорил, что многое надо менять. Потом как отрезало.
